Братья-близнецы переглянулись. Им было стыдно за позорное бегство. Мишка замедлил шаг.
— Ну что же, давайте вернемся.
— Скажешь тоже! — встрепенулся Димка. — Вы не знаете его отца! Хорошо, что успели убраться. Так бы накостылял — будь здоров! Ведь предупреждал вас, не послушались.
Валя Зайцева вспомнила о новом фильме и посмотрела на свои часики.
— Ну, мальчики-девочки, я пошла.
— Обожди, — сказал Борька. — Как же так? Надо обсудить ситуацию.
— О боже! — театрально повела глазами Валя. — Снова собрание! Ну зачем совать свой нос куда не просят. Чего еще обсуждать!
— А может быть, все-таки посидим? — с робкой надеждой предложила звеньевая и остановилась возле свободной лавочки. — А то что завтра Елене Аркадьевне скажем? Дела интересного не придумали, с Шубиным ничего не выходит.
— Почему не выходит? Надо бороться.
Валя Зайцева искоса насмешливо взглянула на Борьку.
— О боже! Дон Кихот! Он будет бороться! Глупости! Отец Сережки пьяница, опустившийся тип, и ничто его не исправит. Ты же видел его лицо! Страшное. С таким лицом можно сыграть в фильме роль грабителя и убийцы.
— Ого, загнула! — восторженно хохотнул Андрюшка и плюхнулся на скамейку.
Воспитанный Борька обождал, пока усядутся девочки. А когда все сели, места ему не оказалось. Но Борьке и не понадобилось места. Он собирался держать речь.
— Итак, — сжав поднятый кулак, сказал он, — теперь я на сто процентов уверен, что мы должны действовать. Действовать решительно, твердо и немедленно. Нам нанесено коллективное оскорбление…
Сабина, сидевшая с краю, вдруг сердито вскинула на него большие глаза.
— Борис! Ну зачем ты?
— Что зачем?
— При чем тут оскорбление? — На матовых щеках Сабины выступили красные пятна. А ведь всегда была такая спокойная и выдержанная! — Знаете, я представила Сережину жизнь, — сказала она тихо, будто самой себе. — Это страшно… Мы что-то должны сделать для него. Я не знаю что, но обязательно должны.
Димкино сердце наполнилось благодарным теплом. А разве он не мечтает помочь другу! Но как? Что они могут?
— Мой папа рассказывал, — послышался пискливый голос Вали-толстенькой, — что у них на стройке одного пьяницу обсуждали на профсоюзном собрании.
— И мы можем сходить к нему на работу, — тотчас сказала Валя Галкина. — Узнаем, где он работает, и сходим. Попросим, чтобы его тоже обсудили на собрании. Это хорошо. А какие еще будут предложения?
— Снова пойти к нему всем звеном, — храбро сказал Мишка.
— Нет уж, дудки! — поджала губки Валя Зайцева. — Выслушивать ругательства и оскорбления? Не желаю! А если говорить по правде, то я не верю, что мы что-то можем сделать. Напрасно все это.
— Ах, вот как! — воскликнул Борька. — Значит, ты будешь спокойно наблюдать, как у нас на глазах гибнет наш друг?
Борька был заводной, зажигался, как спичка. И голос у него в такие минуты звенел, будто; струна.
— Пожалуйста, если ты можешь на это спокойно смотреть, не держим. Уходи! Без тебя обойдемся!
Но и Валя оказалась с характером. Вскочила и секунду сквозь прищуренные веки с презреньем; глядела на Борьку.
— Болтун! Дон Кихот! — И пошла, не оборачиваясь, как на пружинках, по бульвару, усыпанному желтыми листьями.
— Кто еще не желает оставаться? — проводив ее взглядом, мрачно спросил Борька.
Больше, конечно, никто не тронулся с места. Однако после ухода Вали Зайцевой разговор как-то не клеился. Все были вялые, подавленные, и ничего по-настоящему толкового для облегчения Серегиной участи никто предложить не мог. Тогда так договорились: дома еще каждый хорошенько помозгует, а завтра придут к школе за час до занятий, обсудят все и, может быть, удастся выработать какой-то план действий.
Валя Галкина и этим была довольна: все-таки время не пропало даром, хоть о чем-то договорились. Только одно плохо — Елене Аркадьевне ничего нельзя сказать. Борька всех убедил, что это должно делаться в полнейшей тайне, даже учительница ничего не должна знать. «А может быть, это и хорошо, — в конце концов решила звеньевая. — Так намного интересней, дружней, да и тайна будет настоящая».
Глава 4. Листок, спрятанный под клеенкой
Димка не находил себе места. От переживаний у него пропал аппетит. Он так лениво и рассеянно тыкал вилкой в котлету, что мать подозрительно спросила:
— Ты, случаем, не подрался? Или неприятность какая?
— Да нет. С чего ты взяла? — Димка запихнул в рот чуть ли не всю котлету и энергично заработал челюстями. Но едва прожевал, как снова задумался. Неприятность. Это бы ничего. А тут целая беда вышла. Друга предал. О самой его большой тайне разболтал. И как это с языка сорвалось? Все из-за Борьки да этой Галкиной! Ну, не пришел человек — подумаешь, какое дело! И чего упрекать, стыдить, несознательностью в глаза тыкать? Вот и сорвался, не утерпел… А потом уж поздно было — прижали. Все равно бы пошли к нему домой. Эта Галкина не отступится. Как же, начальство, звеньевая!