Очистив от ржавчины щит и подтянув потуже кожаные поручни, Дарк остро заточил лезвие стилета, прокрутил его в руке, проверяя правильность балансировки и одновременно привыкая к новому оружию.
Наступила очередь привести в порядок нордер. Взяв меч и кресало в руки, он уж было начал заточку, но вдруг заметил что-то странное в блеске стали, ощутил легкую дрожь клинка и зуд ладони, державшей рукоять.
Внезапно меч засверкал в пламени костра. Яркие отблески плясали на нем, оставляя на гладко отшлифованной голубоватой поверхности причудливые узоры, которые, казалось, жили своей жизнью, двигались, перемещались, уходя по острию в черное звездное небо. Волнистая форма клинка усиливала эффект пляски и чаровала смотревшего, не позволяя отвести глаз от этого изумительного зрелища, рожденного блеском стали, огнем и звездным небом.
Вскоре Дарк перестал различать отдельные всполохи, перед глазами была единая картина из постоянно меняющихся, движущихся цветовых форм. Картина росла, занимая все больше и больше пространства в его сознании, росла, входя в него, сливаясь с ним. Сквозь треск костра и шепот листвы стали проступать отдаленные звуки, послышался шум бушевавшего когда-то и где-то сражения. Усиливаясь, звук начал распадаться… Теперь это был не шум, а крики, тяжелое дыхание, звон стали, стоны, грохот падения… предсмертный крик…
Боль, чудовищная боль разорвала голову, вдавила глаза и сжала костлявой рукой горло.
Дарк лежал на траве без сознания, судорожно вцепившись в рукоять меча. Кровь сочилась через свежую повязку на голове и узкой извилистой струйкой текла по лицу.
Среди основных инстинктов любого живого существа голод по праву занимает почетное место. Именно он заставляет медведя-шатуна выползти из теплой норы в лютый мороз, лисицу прорываться к курятнику через стаю сторожевых собак, а человека – есть все, что движется, не брезгуя и себе подобными. Голод пожирает тебя изнутри, сводит с ума и убивает.
Волк был стар, он устал и не ел уже целую неделю. Большая стая вооруженных людей устроилась на привал прямо у входа в его нору. Люди были сильными хищниками, тем более когда носили железные шкуры и длинные острые когти. Он не мог справиться даже с одним, не говоря уже о целой дюжине. Четыре долгих дня он ждал, ждал, когда уйдут. И они ушли, как всегда, не оставив после себя ничего съестного. Два дня обессиленное животное пыталось поймать хоть какую-нибудь дичь, но старания не увенчались успехом. С каждым разом волк все раньше и раньше прекращал преследование жертвы и валился на траву, чувствуя, как медленно, но неумолимо силы покидают его тело.
Волк готовился к долгой и мучительной смерти, но вдруг ему повезло… Болезненно обостренный нюх учуял запах дыма и живой плоти. С трудом перебирая лапами по мокрому мху, он шел на запах человека и обнаружил пару больших кусков мяса, мирно спящих у костра.
Огонь факела и красные тряпки – оружие человека на малолетних щенков и вечно осторожных самок, но не против матерых волков, как он. Он уже давно переступил этот порог, поборол страх, прыгая через костры и охотничьи флажки.
В желтых глазах зверя отражались отблески пламени, кровь вновь побежала по уставшему телу, оживляя одрябшие мышцы. Волк крался к огню осторожно, понемногу ускоряя темп и готовясь к смертельному прыжку. На морде животного заиграл оскал хищника.
Вначале он прыгнет на ближайшего, того, что постарше и явно сильнее, одним точным движением вонзит свои острые зубы в его горло, разрывая артерии и кроша зубами шейные позвонки, затем быстро переметнется ко второму… Если повезет, то тот даже не успеет проснуться. А потом – есть… рвать зубами свежее и теплое от крови мясо…
Волк уже был готов к прыжку, как вдруг что-то насторожило его. В ночном воздухе повеяло опасностью, и он почувствовал, как страх начал проникать внутрь, заполняя все тело. Что-то странное витало в воздухе над поляной. Зверь остановился и принюхался – пахла кровь, кровь того, что постарше. В ней был какой-то давно знакомый, настораживающий, едва уловимый аромат. Но какой? Запах усиливался по мере приближения к жертве, теперь уже он не настораживал, а внушал зверю первородный страх. Волк застыл в нерешительности, быстро перебирая лапами на одном и том же месте и оборонительно щерясь. Он не понимал, что происходит. Внутри его проходила борьба, нет, бушевало сражение голода со страхом. Победил инстинкт самосохранения. Животное, обойдя кругом странного человека, с двойной яростью кинулось на его попутчика. Мечты о жизни, мечты о мясе стали реальностью.
Спустя десять дней стая под его предводительством загоняла пятилетнего лося. Испуганная жертва неслась по лесу, ломая на ходу кусты и сшибая молодые деревья, бежала, напрягая все силы, гонимая страхом и преследуемая многочисленными хищниками. И вот наступил решающий момент – вожак прыгнул на шею жертвы. Лось быстро остановился и поддел на рога летящего в воздухе волка. Распоров вожаку брюхо и раскроив грудную клетку, сохатый побежал дальше, уводя за собою стаю.
Волк лежал на траве, ощущая, как жизнь покидает его через пролом ребер. С каждой потерянной каплей крови приближаясь все ближе и ближе к концу, он снова почувствовал тот странный, едва уловимый аромат, так напугавший его недавно. Но теперь запах исходил от него самого, так пахла его собственная кровь. В последний раз закрывая глаза, волк вдруг понял: «Это был аромат смерти… так пахнет вечность…»
Глава 5
Страна Амазония
Дарк пришел в себя с первыми лучами солнца, безжалостно бьющего по глазам даже сквозь закрытые веки. Наступило утро. Он лежал у давно потухшего костра и пытался понять, что же с ним все-таки произошло. Открыть глаза не решался, боялся боли, которая, скорее всего, хлынет в голову сквозь прорези глаз вместе с солнечным светом. Так уже было в прошлый раз, там, на поле. Боль – злая сторожевая собака, которая не нападает сразу, а загоняет прокравшегося в дом воришку в самый далекий угол жилища и ждет возвращения хозяев. Когда Дарк лежал зажмурившись, то чувствовал лишь легкое покалывание в висках и затылке, но как только открыл глаза, так сразу же ощутил сильные спазмы лопающихся в голове сосудов и нестерпимую резь вновь кровоточащей раны. Кожа лица ощущала остатки запекшейся крови, руки тоже были в чем-то вязком и липком. Медленно и как бы с неохотой он начал шевелиться, сел на траву. Через пару минут боль, как ни странно, ушла, и Дарк решился открыть глаза.
«О боже… лучше бы я этого не делал!» – просвистела в мозгу полная ужаса и отчаяния мысль. То, что предстало перед его глазами, было отвратительной картинкой ночного кошмара. Вся поляна была залита кровью, уже собравшейся в омерзительно липкие сгустки. В двух метрах перед ним в странной, неестественной позе лежало обезображенное, полусъеденное тело Зулика. Лица не было, с верхней части черепа еще свисала пара ошметков мяса и кожи. Правая рука была оторвана по локоть и валялась неподалеку, прямо в костре, источая аромат подгорелого мяса. Вместо ног – до блеска обглоданные кости, заканчивающиеся короткими кожаными сапогами с кусками мяса внутри.
Минут пять Дарк сидел без движения, шокированный увиденным. Он не был изнеженным белоручкой и за свою службу в армии повидал многое. Как говорится: «Кто хоть раз в жизни увидел последствия удара двуручной секирой, уже не заплачет при виде отрубленного пальца…» Привыкший к сценам насилия и убийства, к виду обезображенных трупов, распоротых животов и отрубленных конечностей, сейчас он был не испуган, а растерян. После любого сражения на поле можно увидеть и не такое, но там все было понятно и закономерно, там оставила свои следы война, и любой солдат, не считая наивных новобранцев, был морально готов увидеть или превратиться в подобное. Сейчас же он был застигнут врасплох и подавлен бессмысленной жестокостью происходящего. Казалось, только что сидел и болтал с пареньком, закрываешь глаза, открываешь их вновь и видишь, что собеседником позавтракали.