На кухне застал впечатляющую картинку: Оленька, повязавшись фартуком, драила с мылом газовую плиту. В воздухе давно забытый, терпкий аромат чистоты. На выскобленном столе — бутылка коньяку, две рюмки и блюдо с фруктами.
Словно гость, я, конфузясь, присел за стол. Обернулась, тыльной стороной ладони откинула волосы со лба, одарила домашней улыбкой.
— Наливай, я сейчас… Чуть-чуть осталось.
— Обживаешься?
— Почему бы и нет, — оставила плиту в покое, опустилась напротив. О Господи, опять это темное, глубокое свечение глаз, слепящее, обжигающее. Невозможно поверить: всего лишь девочка по вызову, юная жрица любви.
Спросила серьезно:
— Ведь тебе хорошо со мной, Иван Алексеевич? Скажи правду, без иронии.
— Хорошо мне будет в могиле.
Вздохнула с облегчением, будто дождалась благоприятного диагноза.
— И мне хорошо с тобой. Не понимаю, как… Третий день только о тебе и думаю. Ведь смешно, да?.. Но представь, если бы не вся эта кутерьма, если бы мы встретились иначе… У нас могло бы что-то быть?
— Я мог бы тебя удочерить, если бы ты осиротела.
— Негодяй! — вспыхнула, щеки порозовели, глаза брызнули смехом. — Обыкновенный старый циник. Но меня не обманешь. Вижу тебя насквозь. Тебя трясет от страха.
— Чего же я боюсь?
— Меня, — просто ответила она. — Того, что я такая молодая, цветущая и неукротимая.
— Ты — неукротимая?!
— Конечно. Живу как хочу, никто мне не указ. Ничего не скрываю. А ты лукавишь, отшучиваешься, прячешься. Стыдно, Иван Алексеевич!
Чтобы прервать нелепое любовное объяснение, я веско заметил:
— Не верю ни одному твоему слову, подружка.
— Почему?
— Так не бывает. Допустим, я мог воспылать страстью, как старый конь к молодой кобылице. Это называется похотью. Но ты-то — молодая и цветущая. Тебе что во мне? Чего ты такое могла найти, чего нет в других мужчинах?
— Так мало себя ценишь?
Тут у меня вырвалось наболевшее:
— Слабо сказано. Я себе противен до отвращения. В зеркало лишний раз избегаю взглянуть.
— Такого самокритичного мужчину всякая девушка полюбит, — утешила Оленька.
К ночи допили бутылку и легли спать.
К шести часам в «Куколку» набилось довольно много народу: столики почти все заняты, за стойкой бара — плотная кучка молодняка. Музыкальный агрегат радовал посетителей Лаймой Вайкуле. Диспозиция такая же, как и в первый раз. Щука подсел ко мне за столик, но не один, а с товарищем. От этого товарища за версту тянуло бедой. Смуглый кавказец лет двадцати пяти, с наркотически тусклым, будто задымленным взглядом. Сердце защемило, когда его увидел. Такому попадешь на зубок, пиши пропало. Сколько же их слетелось на Москву, на поживу, клевать мертвечину — уму непостижимо. Недавно в продовольственном магазине меня отозвал в сторону строгий, приземистый горец с унылым небритым лицом. Неизвестно зачем я за ним поплелся. Разговор был такой. Он спросил:
— Тебя как зовут, брат?
Я назвался. Никогда не скрывал своего имени. Он тоже представился:
— Гурам. Очень рад знакомству, брат.
— Взаимно, — сказал я. Горец загородил меня могучей спиной от остальной публики, многообещающе подмигнул.
— Ты здесь рядом живешь где-то, нет?
— Неподалеку?
— Заработать немножко хочешь, нет?
— Конечно, хочу.
Дальше Гурам рассказал, что он в магазине очутился случайно и у него здесь нет никого знакомых, а ему срочно нужны двести долларов. Если я принесу двести долларов, то буквально через час он вернется и отдаст уже пятьсот долларов или даже тысячу. Ему требуется время только для того, чтобы доехать до комплекса «Турист» и провернуть маленькую авантюру, о которой мне знать ни к чему. Выпуклые глаза горца светились печально и требовательно.
— Даже час много. Через сорок минут вернусь, получишь тысячу. Хочешь, нет?
Я изобразил радостное волнение, но все же поинтересовался, почему среди всей очереди он выбрал именно меня.
— Хороший человек, сразу видно, — исчерпывающе объяснил Гурам. — Есть с собой доллары, давай!
— С собой нет, — признался я, — но могу поспрошать у соседей. Хотя народец у нас бедный.
— Иди поспрошай, — вывел горец. — Только поскорее. Навар ждать не любит.
Я убрался из магазина, забыв, зачем приходил, благодаря судьбу, что на сей раз пронесло.
Но этот смуглян, которого привел Щука, был не из тех, кто по магазинам отлавливает русских придурков. Масть совсем другая.
— Господин чечен, — вежливо обратился я к нему. — Вы не обижайтесь, но так мы не договаривались. У меня с господином Щукой приватный разговор. То есть без свидетелей.
— Не бойся, — мутно ухмыльнулся кавказец. — Я не чечен. Говори при мне.
Щука добавил:
— Не тебе ставить условия, Иван Алексеевич… Гиви нам не помешает. Наоборот. Пусть послушает, какие секреты птичка принесла в клювике. Пацаны передали, ты какое-то имя помянул? Давай, слушаем тебя.
Пацаны, Вован и Сереня, как и в первый раз, расположились за одним из соседних столиков, но не заказали ни вина, ни закуски. С ними еще двое пацанов, тоже хмурых и недоброжелательных. Всякий раз, как я на них взглядывал, Сереня подымал руку и гладил затылок, красноречиво намекая на мой должок.
С полковником уговор был таков: как только он появится в зале и подаст знак, я должен передать деньги Щуке. Остальное меня не касалось, поэтому я и расспрашивать не стал. Они профессионалы, им виднее. Полковник уверил, что все обойдется без лишнего шума: рыбка мелкая. Деньги лежали у меня в кармане, в конверте, но не доллары, а пачка пятидесятирублевых. Я решил, какая разница, раз все равно деньги приобщат к делу в качестве вещественного доказательства, и еще неизвестно, вернутся ли они ко мне. Однако время шло к половине седьмого, а полковник задерживался.
— Чего молчишь? — поторопил Щука. — Поздно молчать.
— В глотке пересохло, — сказал я. Щука щелкнул пальцами, и откуда-то сбоку подлетел официант с пивом и подносом с креветками. По всему чувствовалось: за нашим столом не Щука главный, а именно горец с мутным взглядом, что вскоре и подтвердилось.
— Я спрошу, — заметил Гиви с нехорошей усмешкой, — ты ответишь, отец. Может, тебе так легче будет?
— Конечно, легче, — подтвердил я, ухватя кружку с пивом.
— Откуда Шалву знаешь?
— Какого Шалву? Никакого Шалву не знаю.
— Ребята сказали, был разговор про Шалву.
— Наверно, перепутали ребята, — я сдул с пива белую пенку. — У меня был друг грузин, но его звали Зураб.
Гивины очи на миг прояснились, в них блеснуло в каждом по острому жалу.
— Не надо шутить, отец. Гиви добрый человек, но он может рассердиться. Лучше этого не дожидаться.
— Вот именно, — поддакнул Щука.
— Шалва большой человек, — развил мысль Гиви. — Про него говорить — надо сперва подумать. А ты сказал, но не подумал. И он не грузин. Все ты путаешь, отец. Или нарочно дым пускаешь. Зачем нас позвал? Чтобы пивка попить?
На этот вопрос у меня был ответ.
— Извините, уважаемый Гиви, вас я вообще не звал. Я хотел передать деньги господину Щуке, он знает — за что. Только и всего. Какой еще Шалва? Мало ли что кому померещится спьяну.
— Дерзкие слова, — укоротил Гиви. — Могут стоить головы.
— Бабки при тебе? — спросил Щука.
Я похлопал себя по карману. Гиви откинулся на стуле, с любопытством меня разглядывая. У него было такое выражение лица, как если бы он увидел ожившую, разбухшую до невероятных размеров креветку. Он пока не решил, что с этой креветкой делать. Достал из куртки золотой портсигар, щелкнул крышкой — сунул в рот тонкую сигарету с черным ободком. Протянул мне портсигар.