Утопия, думал Климов, но без мечтания нет истины на земле. Вне чуда нет просветления.
Деревня Ерохово осталась позади. Размокшим полем, меся сапогами суглинок, Климов выбрался на подсохшую грунтовку. До Марфино километров пять легкой дороги. Пес Линек, нарезвившийся всласть, устало трусил рядом, но сам Климов не чувствовал утомления. В охотку, по солнышку он без натуги одолел бы еще десяток таких прогонов. Зато подсасывало в желудке: утром выпил стакан чуть подкисшего березового сока и съел ложку меда.
— Скажи, Линек, — заговорил он с собакой, — о чем ты думаешь? Вот ты здоровенный псина, обижаешься, когда тебя ругают, а ведь совести у тебя нет ни капли. Зачем ты вчера загнал Трофимыча на дерево?
Линек покосился на хозяина и виновато потупился. С Трофимычем, молодым, азартным котярой с оторванным ухом, они в общем-то дружили, но каждый день устраивали громкие, крикливые разборки. Как правило, из-за жратвы. Упрекая пса, Климов немного кривил душой: затевал ссору обыкновенно все же Трофимыч. Хотя кашу им Климов варил в одном котле и у каждого была своя посудина, кот почему-то предпочитал есть из миски Линька. Стоило тому чуток зазеваться, как Трофимыч уже сидел на его месте, чавкал, давился, норовя запихнуть в себя как можно больше чужой пайки, ничуть не страшась несварения желудка. К собственному блюдцу мог вообще не притронуться. Иногда Линек терпел его наглость, все-таки много не съест, но чаще, как вчера, срывался. С яростным лаем подлетал к ворюге, сшибал с катушек, и оба выкатывались на поляну, где происходило окончательное выяснение.
— Допустим, ты прав, — сказал Климов. — Допустим, воровать плохо. Но ведь Трофимыч слабее тебя. Разве нельзя его пожалеть? Вчера он два часа сидел на сосне, трясся от страха. И тебе не стыдно? А вдруг его родимчик хватит?
Пес иронически тявкнул: дескать, ладно уж, хозяин, думай, что говоришь. У Трофимыча — родимчик?
— Он же любит тебя, — продолжал Климов. — И ты его любишь, я знаю. Помнишь, когда он заболел, сутки отлеживался у тебя на пузе? Вот тогда ты был молодец. А вчера? Тебя что, убудет, если он немного покушает из твоего корыта?
Псу надоела нотация, и он молча рванул вперед.
Уже в виду поселка Марфино на проселке, невесть откуда, будто с неба свалился, возник голубой «Опель-рекорд» и на бешеной скорости промчался мимо, окатив Климова грязью с ног до головы. Но далеко не уехал. Пока Климов отряхивал бушлат и брюки, задом вернулся к нему. Из кабины высунулся мордастый водитель:
— Слышь, мужичок, на шоссе мы так выскочим?
Климов не ответил, зашагал дальше.
— Эй! — завопил водитель. — Ты что, глухой? Тебя спрашивают!
Климов, не обращая внимания, топал себе и топал, свернув ближе к обочине, чтобы еще раз не обрызгали. Машина догнала, водитель отворил дверцу, матерно выругался, покрутил пальцем у виска и умчался. Хорошо, что Линек убежал, а то получилась бы заваруха. Пес не мог спокойно смотреть, когда хозяина обижали.
Климов проанализировал эпизод — и расстроился. Он не смог заставить себя ответить водителю, и это означало, что в нем еще сидела былая заносчивость, за которую он себя презирал и надеялся, что окончательно от нее избавился. Ан нет. То, что окатили грязью, не могло служить оправданием. Напротив. Легко улыбаться, имея дело с добрыми людьми, а ты смирись, когда плюют в глаза, — вот задача благородная.
Вспышка секундного гнева вдобавок привела в действие взрывной механизм, дремавший в подсознании, и на какое-то мгновение он действительно оглох и ослеп. Машина с тремя седоками скрылась из глаз, а он все еще тянулся за ними, Климов уже точно знал, какая судьба ждет всех троих, боялся этого знания, которое было сродни безумию. Мордастого водилу пришибут в пьяной драке, его сосед, похожий на раздобревшего черного угря, как известный младреформатор, окочурится от непоправимой болезни, которую прозвали почему-то СПИДом, зато солидный господин на заднем сиденье, в модных роговых очках, закрывавших половину лица, поднимется высоко в своей карьере — его изберут в городскую Думу по одномандатному округу.
Холодком небытия потянуло на Климова, и он истово перекрестился, попросив защиты у Господа.
В Управление подоспел, как и рассчитывал, около десяти, к приходу Зинаиды Павловны, бухгалтера, которая одновременно исполняла обязанности кассира. Надеялся получить деньги и смыться до появления остального служивого люда, но вышло иначе.
Зинаида Павловна, пожилая женщина приятной деревенской наружности, встретила его, как всегда, радушно, сразу зарядила чайник, приготовила ведомость, но тут же предупредила:
— Борис Захарович просил дождаться.
— Зачем? — удивился Климов. — На участке тихо. Да я же докладываю через день, как положено по инструкции.
Борис Захарович Хомяков, управляющий лесхозом, по здешним меркам большая фигура, и естественно, Климов предпочитал не встречаться с ним без нужды. Когда оформлялся на работу по рекомендации из Москвы, между ними состоялась беседа, и Борис Захарович ему не понравился. Не старый, но сильно побитый молью мужик, тайно пьющий горькую, смышленый, но не умный, из бывших партийных перекати-поле. То есть из тех среднего звена номенклатурщиков, которых вечно перебрасывали с одной руководящей работы на другую, невысоко, но держали на плаву и на виду, не давали утонуть. Как правило, это были люди злопамятные, цепкие, всегда неудовлетворенные своим положением и мечтающие о каком-то невиданном взлете, ожидающемся со дня на день. Они чувствовали себя начальниками как бы по велению свыше, никем иным себя не представляли, чем и объяснялись многие странности их поведения. Явление демократии произвело в их среде большое шевеление, освободилось много руководящих вертикалей, появились сказочные вакансии (приватизированные предприятия, банки и прочее), но пришлось помахать кулаками, хитро изворачиваться, потому что неожиданно обнаружилась мощная конкуренция из представителей натурального уголовного мира. Многие, особенно те, кто помоложе, успели обосноваться в новых структурах, как у себя на полатях, но некоторых в свирепой драчке оттеснили и даже затоптали насмерть. Игра, конечно, стоила свеч: победители получали в качестве приза не казенную дачку и партийную должностишку, как прежде, а круглый капиталец, что было несравнимо надежнее.
Борис Захарович, увы, оказался среди тех, кто остался при бубновом интересе. Он, правда, вовремя проклял с трибуны изуверов-коммунистов, даже откопал где-то документы на какого-то своего якобы репрессированного родича, и благодаря этому уцелел, но больших капиталов не нажил. Возможно, помешали возрастная нерасторопность и роковое пристрастие к зеленому змию, но это слабое утешение. Борис Захарович объяснял свое невезение благородством натуры и несвычкой к воровству: оба качества действительно несовместимы с демократической карьерой.
Зинаида Павловна дала Климову расписаться в ведомости и отсчитала аванс — сорок новеньких десятирублевых ассигнаций.
— Милый мой, — протянула певуче, — откуда же мне знать, зачем ты понадобился Захарычу? Он, может, сам про это не ведает.