— Дитя мое, правду ли говорит этот человек? Ты дала согласие стать его женой?
— Какая будет ваша воля. Мне ли противиться.
— Он тебе нравится?
— Нравится, мой господин, — смущенно потупилась — сама невинность.
— Хорошо, — Шалва задумался: полет длинный, а вот и развлечение. — Скажи, Шмак, ты случайно не импотент? У вас там в Думе, я слышал, кроме Жирика, ходоков нету.
— Не извольте сомневаться, Гарий Хасимович.
— Не сомневаюсь, а проверить надо. Сейчас ребята в салоне уголок оборудуют, покажешь свою удаль… Ты чего? Или возражаешь?
Депутат тоскливо озирался, но возражать, естественно, не посмел.
Целых полтора часа, до самого Домодедова, женили парочку. Братва натешилась, чуть пупки не надорвала. Аж самолет трясло. Пилоты по очереди приходили поглазеть на неслыханную свадьбу. Сам Шалва насмеялся на три года вперед. Какие советы подавали члены делегации, заглядывая за занавеску, — бумага не стерпит. Самые нетерпеливые подбегали помочь. У тучного депутата от волнения и стыда ничего не получалось, зато неутомимая в любовных шалостях Рамена праздновала свой бенефис. Короче, долетели с ветерком.
В конце полета Гарию Хасимовичу сделалось отчего-то грустно. Он позавидовал этому россиянскому обмылку. Гяур, скотина, животное, но ведь до седых волос сохранил первозданную свежесть чувств. Тянулся к женщине, как младенец к маменькиной титьке, у него, Шалвы, увы, все это в прошлом.
В Москве навалилось сразу столько дел… Голова пошла кругом. Неделю отсутствовал, а словно год вышибло. С Гошей Жабиным, своим главным помощником, полдня просидели взаперти, не отвечая ни на какие сигналы из внешнего мира. По соображениям Жабина выходило, что чумаки заново вышли на тропу войны, причем на сей раз с очень мощным охватом. Не только в Москве, но и в регионах (вплоть до Дальнего Востока) вынырнули крупные партии какой-то синтетической гадости, которую потребитель прозвал «шпанкой». Суррогат пользовался огромным спросом: действовал убийственно, стоил копейки. При этом поставлялся клиентам в фирменной, изящной пластиковой упаковке. Акция подготовлена основательно и на хорошем современном уровне. За ней, без сомнения, стояли крупный капитал и серьезная организация.
Жабин никогда не ошибался, но все же Гарий Хасимович уточнил:
— Почему думаешь, что это чумаки?
— Агентурные сведения, — лаконично ответил Жабин.
Шалва любил этого человека с обликом раздувшегося от натуги циркового силача. Официально Жабин возглавлял корпорацию «Анкор-кредит», куда входили небольшой банчок с одноименным названием, складские помещения на Яузе и два загородных казино с ресторанами и стриптизом. По образованию Жабин был юристом и до встречи с Шалвой просиживал зад в адвокатской консультации при Министерстве юстиции. Можно сказать, что Шалва подобрал его с помойки, обогрел, возвысил и ни разу об этом не пожалел. Он мало кому доверял так, как ему. Непомерно алчный, с вечно распаленным самолюбием, с дерзким языком, Гоша Жабин обладал спокойным, ясным и глубоким умом, предназначенным для распутывания самых зловещих махинаций, как скальпель приспособлен для вскрытия гнойников. В его преданности он не сомневался потому, что знал за ним некие делишки, за которые Жабина не помилуют ни закон, ни братва. Укрыться он мог лишь под сенью могучего покровителя, каким и являлся для него Гарий Хасимович. Единственным недостатком Жабина было то, что он русский, он сам этого стыдился, хотя понимал, что нацию, как и родителей, не выбирают. В порыве откровенности иногда признавался Шалве, что ждет не дождется, когда наконец это мусорное племя исчезнет с лица земли. Слава капиталу, по некоторым признакам этот день недалек. Шалва сказал:
— Недодавили мы чумаков, а могли. Наша оплошность.
— Чего уж теперь, — поморщился Жабин. — Придется разбираться заново.
Тем годом чумаков тряхнули на славу, казалось, им не оправиться. Одним махом, буквально за неделю порубили всю чумаковскую головку, человек семь, включая главного чумака, столетнего Гаврилу Ибрагимовича, законспирированного под инвалида в Клязьминском пансионате для престарелых. Его утопили в водоеме вместе с инвалидной коляской, говорят, кровяные пузыри шли из воды двое суток подряд, неуступчивый был старец. Вдобавок пожгли все склады, раскурочили лаборатории, взорвали нефтяную биржу «Чумак и сыновья», а также для наведения ужаса распяли на Лобном месте молоденькую чумачку Алису, известную всей Москве своими амурными похождениями. Это была не рядовая зачистка, а настоящая войсковая операция, с привлечением ОМОНа и саперного взвода, влетевшая Шалве в копеечку, и он по праву ею гордился.
Но некоторые из чумаков, кто помельче, разумеется, уцелели, забились в норы, откуда их трудно было выковырнуть. В упоении победой над коварным конкурентом, Шалва не придал этому значения, хотя кое-кто из дальновидных соратников, в том числе и Гоша Жабин, высказывали сомнения. Жабин, помнится, привел такую аналогию, что тараканов, дескать, не уничтожают в отдельной квартире или на одном этаже, их можно ликвидировать только скопом, всех разом, от чердака до подвала. Иначе опять расплодятся. Вот и вышло, что сомневающиеся были правы, и Шалва торжествовал.
— И кто же у них теперь верховодит? — поинтересовался он.
Верховодили двое — Симон и Покровский. Оба молодые мужчины, лет по тридцать, оба приезжие — безусловно, за ними кто-то стоял покрепче. У этих корней в деловом мире не было, у них вообще нигде не было корней. Симон Барбье — французский подданный, занимался всякой ерундой, обналичкой, дилерскими операциями. Ничего серьезного, в сущности, пустое место, один из несметной рати иноземных побродяжек, слетевшихся на расклевку российской падали. Захарий Покровский — еще похлеще, адвокат из Эстонии, два года назад переселившийся в Москву якобы по политическим мотивам. На него, как на русскоязычного еврея, в Таллинне якобы начались гонения. Персонаж, скорее подходящий для телешоу, чем для солидного бизнеса.
Неизвестно, как и где они сошлись, но вдруг, как по мановению волшебной палочки, странная пара раскрутила бурную коммерческую деятельность. Обзавелась целой сетью магазинов, арендовала на Таганке трехэтажный особняк и обустроила на двух этажах салон мод «Версаче и К0», а в подвале супер-рулетку с возможностью неограниченных ставок. Плюс к этому в районе Щелкова приватизировала химкомбинат, где установила особый режим секретности. Замысливший попасть на территорию химкомбината без специального допуска рисковал схлопотать пулю в лоб без всякого предупреждения. Комбинат огорожен трехметровым бетонным забором с колючей проволокой, на вышках — пулеметные гнезда, по ночам на двор спускали свору свирепых доберманов. Мало того. Неподалеку от комбината над рекой располагалась небольшая деревенька Шилово: за одну ночь ее не стало. Вечером, допустим, дымила редкими трубами, мычала, кукарекала, а утром — обгорелые головешки и ни одной живой души. Хорошая, профессиональная работа, которая, конечно не по плечу таким деятелям, как Симон с Покровским.
Гоша Жабин предполагал, что именно на бывшем химкомбинате изготавливают крупные партии «шпанки», но доказательств у него не было. Хотя, сказал он, скоро будут.
Короче, Симон и Покровский, подставные чучела, создали основательное прикрытие для недобитого клана чумаков, и этот узелок следовало как можно скорее разрубить топором. Иного решения Шалва не видел.
— Чего-то мямлишь, Георгий, чего-то недоговариваешь… Прокололся, что ли?
— пробурчал Шалва. — Скажи, хозяин у них кто? Назови хозяина?
Жабин потупился.
— Племянник вроде бы Гаврилы… Веришь ли, Тромбон, тут чертовщина начинается. Не можем даже составить словесного портрета. Не знаем, где его лежбище. То ли в Новосибирске, то ли в Ереване. Трех агентов подсылал в «Версаче», все уже на луне. Цены не было ребятам, бывшие гереушники. Раскололи, как орешки… Но кое-какие сведения есть, кое-какие есть…
Шалва давно не слышал свою старинную кликуху Тромбон, словно ласковым ветерком подуло из зоны.
— Какие сведения, точнее!
— Один из агентов успел позвонить, имя назвал. Лева Тополь. Однако проверили — никакого Тополя среди чумаков отродясь не было… Опять тупик. Неуловимая фигура. Призрак.