Выбрать главу

Шалва вздохнул с облегчением. Обыкновенный слабоумный. То, что называют блаженный. Он уже встречал таких среди русского быдла. Совершенно бесперспективный человеческий сырец. А жаль… Следом за узнаванием явилось раздражение. Как-то все сгущалось одно к одному, ничего хорошего, а только неприятности.

— Не боишься смерти, малыш? — уточнил он.

— Бояться смерти все равно, что пугаться правды. Это неразумно и стыдно.

— Ты прав. Есть вещи неприятнее смерти. Да я вовсе не собираюсь тебя убивать, такого красавчика. Я за тебя получу выкуп. Это разумно, как ты думаешь?

— С вашей точки зрения, безусловно.

— Значит, так и сделаем. У твоей мамочки богатый покровитель, он хорошо заплатит. Сколько бы с него запросить, не подскажешь?

— Откуда мне знать.

— Тоже верно… Пока побудешь в заложниках. Завтра отправлю тебя на Кавказ. Представляешь, как с тобой обойдутся дикие горцы?

— Догадываюсь.

— Вряд ли догадываешься… Наверное, думаешь, посадят в яму и не дадут воды. Потом явится прекрасная черкешенка, влюбится в тебя, дурачка, за красивые глазки — и спасет. Как написано у Толстого… Увы, малыш. Яма, конечно, будет. Но черкешенки не будет. Ты сам станешь девушкой. К тому времени, когда тебя выкупят, если выкупят, ты превратишься в глубокую гноящуюся дырку. У тебя не останется слов, чтобы просить милости, и разум растает, как молочный кисель. Не завидую твоей участи, малыш, но ты сам ее накликал.

— Ничего, — спокойно ответил юноша. — Я выдержу, вы за меня не переживайте.

Не ехидной фразочкой достал Шалву, а неиссякаемой ясной улыбкой. Гнев ослепил Гария Хасимовича, и это удивило его самого. Будучи интеллигентным рыночником еще первой, горбачевской закваски, он умел сдерживать свои чувства, но видно, накопившаяся за эти дни черная энергия настоятельно требовала разрядки. Светлоликий мальчишка стал просто последней каплей. Он вроде не хамил, но каждым словом изощренно перечил, это было невыносимо. Гарий Хасимович нанес пустомеле два быстрых, точных удара кулаком в лицо, потом повалил на пол и взялся за экзекуцию всерьез. Пинал ногами, целя в пах, в живот, в морду, увлекся, разгорячился, но сосунок ловко уворачивался, перекатывался по комнате из угла в угол, приходилось догонять, заново сшибать с четверенек, и довольно скоро Шалва утомился и, тяжело отдуваясь, присел на стул. Прижал руку к груди: так и есть, тахикардия. Так инфаркт недолго заработать из-за какой-то двуногой ящерицы.

Мальчик тоже сел, привалясь спиной к стене, обтер рукавом кровь с лица. Смотрел на Шалву с непонятным выражением, как бы сострадая.

— У вас все в порядке, Гарий Хасимович?

— Что-о?!

— Вы побледнели. Дать вам воды?

— Зачем воды?

— Вода разжижает кровь, — глубокомысленно объяснил Витя. — При спазме сосудов — наилучшее средство.

На глаза Гария Хасимовича опустилась прозрачная сетка-паутинка, предвестник головной боли. Похоже, разрядка вышла чрезмерной. Он не мог понять, в чем дело. Нажал кнопку селектора:

— Абдулку сюда, живо!

Через пару минут явился Абдулка — могучий абрек, одетый в цветастый халат. На круглом лице настороженно светились коричневые бусинки глаз.

— Забери эту падаль, — распорядился Гарий Хасимович. — Повесь на крюк, пошпигуй немного. Я попозже приду, сниму показания.

Абрек, не говоря ни слова, нагнулся, перехватил юношу поперек туловища и вынес из комнаты.

Гарий Хасимович вернулся за стол. Накапал в мензурку тридцать капель корвалола, выпил. Занюхал тыльной стороной ладони. Порылся в ящике и достал пачку папирос «Казбек», заправленных анашой по его вкусу: так, чтобы еле-еле защипало в носу. Закурил, но серая паутинка по-прежнему маячила перед глазами. Что за чертовщина!

Дозвонился до профессора Моссальского, своего личного врача, очень опытного, толкового специалиста. В оные времена Леонид Григорьевич пользовал чуть ли не всех членов политбюро, теперь вел частную практику. Пациентов у него было немного, только избранные, цвет общества, но драл с них нещадно. Впрочем, никто не жаловался, попасть в круг его подопечных считалось удачей.

Поздоровавшись, Гарий Хасимович пожаловался на свое состояние.

— Что такое, голубчик? — обеспокоился врач.

— Понервничал немного, и какая-то пленка в глазах. Руки трясутся. Сердце — бух, бух. Недомогание.

— Вчера пили?

— Не больше обычного.

— Обычно — это сколько?

— За ужином, возможно, бутылку красного вина. Хорошего.

— Женщина имела место?

— Не без этого, доктор.

— Сколько раз?

— Кажется, два. А может, три. Женщин точно было три. Нимфетки. Кусачие такие, — не удержался от подковырки. — Хотите, пришлю парочку?

Доктор пропустил предложение мимо ушей.

— Все-таки вы, голубчик, неслух. Я же предупреждал: никакой перегрузки. Три раза — это уже в вашем возрасте перебор. И пища, небось, жирная, мясная.

— Покушал много, да, — признался Шалва. Он уважал Моссальского, как никого другого. Тот знал о человеческом естестве что-то такое, чего он сам не знал. Гарий Хасимович не раз проверил это на себе. Он искренне сожалел о том, что доктор скоро умрет. Его возраст приближался к девяностолетию, однако его ясному уму и жажде удовольствий могли позавидовать иные юные мордовороты.

— Ничего страшного, конечно, — заключил доктор. — Сбой биологического ритма. Загляните завтра ко мне, сделаем анализы… Сейчас расслабьтесь, приложите трубку к переносице… там, где видите пленку… Проведем дистанционный сеанс. Приготовились, голубчик?

— Да, Леонид Григорьевич, — Шалва послушно приставил телефонную трубку ко лбу, прикрыл глаза. Через минуту почувствовал приятную истому, нарушаемую лишь старческим бормотанием и кряхтением…

После сеанса Гарий Хасимович сердечно поблагодарил врача и обещал сегодня же прислать чек.

Раскурил вторую папироску с анашой: светлоокий мальчонка не давал покоя. Что-то с ним было не так, неестественно. Вообще вся череда событий — смерть любимого Гиви, бегство пожилого недоумка, бойня в больнице, ночное нападение на фирму «Грезы» и вот теперь явление блаженного отрока, — выстраивалась в зловещую цепочку, таинственным образом наложившуюся на главную сегодняшнюю проблему: воскресшие чумаки! Если так пойдет, то чего ждать завтра?..

…Бетонированным боксом с земляным полом и со стенами, оклеенными моющимися обоями, не так часто пользовались: продолговатый деревянный стол со всевозможными приспособлениями, стеллажи с инструментами, лежак, несколько стульев — вот и вся обстановка. Сугубо функциональное помещение.

Витя Старцев болтался на железном крюке вниз головой, прихваченный за щиколотки. Он посинел, раздулся и был вроде без сознания. Под ним натекла темная лужица крови. Абдулка отдыхал в единственном кресле, сосал пеньковую трубку. При появлении начальства нехотя поднялся. Глаза у него знакомо блуждали.

— Он живой? — спросил Шалва.

— Живой, — неуверенно ответил палач.

— Кровь откуда?

— Из пасти полилась. Легонько шлепнул по хребту, он прохудился. Хилый очень… Слушай, Магомед-бек, это плохой мальчик, от него вред будет. Давай отпускать, а?!

Шалва изумился до крайности, услыша в голосе чугунного, непробиваемого Абдулки нотки страха.

— Что с тобой, абрек? Русскую свинью пожалел?

— Не пожалел, нет, — заторопился богатырь. — От него дух ледяной, как из могилы. Хотел наглые зенки выдавить, рука не поднялась. Правду говорю, бек, рука не поднялась.

— Он что-нибудь сказал?

— Сказал, да. Сказал, жалко тебя, дяденька. Меня ему жалко. Давай отпускать, а? Лучше нам будет.

— Ну-ка, приведи его в норму.

Абрек отцепил мальчика с крюка, перенес на дерматиновый лежак. Окатил водой из ковша, похлопал по щекам. Веки у Вити дрогнули, глаза открылись. В них сияла все та же голубая, безбрежная улыбка.

— А-а, опять вы, господа бандиты? Доброе утро.

Попытался подняться на лежаке повыше, локти подломились. Шалва пододвинул стул, сел напротив.