У околицы его встретила толпа. Фрол Петрович и Данила Наумович поднесли Антонову хлеб-соль. Антонов, нагнувшись в седле, расцеловался с обоими, помахал приветливо рукой собравшимся, улыбка не сходила с его губ. Полк медленно гарцевал вдоль села. День был праздничный, все, кто мог, высыпали на улицу, чтобы полюбоваться богатым зрелищем: отличной справой полка, лихими конями и оружием, что поблескивало на солнце, пушкой, которую тащили четыре битюга.
Штаб полка разместился в доме Ивана Павловича, бывшего лавочника, сын которого, Николай, тоже был эсером, но в те годы где-то пропадал и в Дворики не показывался.
«Сам» ходил по селу и разговаривал с мужиками. Обедать собрались у лавочника. Потом залегли спать. Антонова разбудил набат — Ишин собирал народ в школу. Кое-кто не хотел идти, тех пришлось постегать.
Ближе к вечеру комендант Трубка и Данила Наумович, назначенный Сторожевым председателем сельского комитета союза, еще не вылезшего из подполья, пришли до «самого» и доложили, что его ожидает народ.
— Видимо-невидимо собралось, — подобострастно тараторил Данила Наумович. — Ах, батюшка, ах, кормилец ты наш, ах, Лександр Степаныч, надёжа наша!
Комендант Трубка цыкнул на Данилу Наумовича, и тот оборвал свои причитания на полуслове. Трубке было известно, что «сам» недолюбливает лесть в глаза. За глаза — пожалуйста, но чтобы не так уж… в открытую…
Антонов вошел в школу, скинул шубу, и все, кто был здесь, встали, чтобы получше разглядеть его. Тусклый свет керосиновых ламп мешался с испарениями сотен тел.
— Окна бы открыть — невмоготу дышать, — объявил Антонов самым добродушнейшим тоном.
Окна открыли, и к ним сразу прилипли головы тех, кто не смог занять места в школе.
Председательствовал тяжеловесный, с сиплым голосом Данила Наумыч. Рядом помещались четыре комитетчика, и народ диву-дивился: почему Фрол Баев, Андрей Козел, Аким Кулебякин и Федор Сажин удостоились такой чести: бок о бок сидят с «самим»? Откуда они взялись, кто их выбирал?
Однако помалкивали.
Антоновские конники из охранного штабного отряда стояли у дверей на карауле с карабинами наперевес: народ дюжий, молодой, смотрят дерзко, одеты добротно — в кожу, сукно, новешенькие сапоги поблескивают, поскрипывают.
Мужики перешептывались.
Антонов тоже с любопытством разглядывал мужиков — в Каменке и в окрестных деревнях, где он осел, были все «свои». А тут впервые приходится говорить с чужими. Черт их знает, куда они потянут.
Разговор начал Ишин — ворот кумачовой рубашки нараспашку, подловатые масленые глазки хитрят, щеки ядреные, красные.
— От имени губернского комитета Союза трудового крестьянства слово имеет Ишин Иван Егорович, — сказал Антонов.
Ишин подошел к столу, затушил цигарку, обвел галдящее сборище взглядом, улыбнулся.
— Здорово, мужики!
— Здорово! — хмуро ответили ему. — Здорово, Егорыч.
— Здорово, да не здорово, так, что ли? Ишь, какие вы злые, хмурые! Чем недовольны?
— Ты о деле говори, чего балачки загинаешь?
Из-за стола поднялся Андрей Андреевич — рыжая бороденка клинышком выпирала вперед.
— Что ты зубы скалишь? — пробурчал он. — Скажи, зачем собрал, что от нас требуете. Слышь-ка, того-этого, не томи опчество.
Андрей Андреевич сердито застучал о пол костылем, закряхтел и сел.
Ишин слушал Андрея Андреевича с улыбочкой, поигрывая ременной плеткой, щелкая ею по голенищу сапога. Этот весельчак и балагур, сельский лавочник, спутавшийся с эсерами, нравился сельским богатеям. Недаром Антонов, поручая ему самые трудные дела, был покоен: Иван Егорович не подведет.
Приятели у него были везде. Многие из них и не знали, чем, собственно, занимается этот краснорожий детина.
А он до сих пор принимал от Федорова-Горского транспорты оружия, отправлял из Тамбова возами обмундирование и ни разу не попался. Везло Ишину! Он и шел по жизни, посмеиваясь. В каждом селе была у него знакомая вдова, на каждом хуторе тайное место — нипочем не поймать!
Перед войной, как уже было сказано, Ишин держал лавку в селе — такой приказ ему вышел от эсеровского комитета, не ради прибыли торговал: должников у него было видимо-невидимо. Ишин их не прижимал: пригодятся. И верно, пригодились: долг платежом красен. Кто выдаст человека, который когда-то из беды выручил?..
Вот и теперь сидит он перед народом и чует, как полны сомнениями, как темны крестьянские мысли.
Тут не докладчика надо, тут сказочник требуется, чтобы развеять мужицкую печаль-тоску.
— Я вам расскажу, мужики, сказку-побасенку, слушайте, веселей будет! — Ишин, отодвинув лампу, присел на край стола. — «Вороне где-то бог послал кусочек сыру…»