Единственный раз, когда его сердце по-настоящему дрогнуло, случился в момент признания Еын. Тогда они любили оба и не стыдились своих чувств. Жадно целовались, стукаясь носами, как слепые котята. Шарили руками по телу, краснея, как в первый раз. И не было никакого дела до людей вокруг, до их мнения, давно очерченного будущего. Чанёль готов был сломать всю свою устоявшуюся жизнь и построить её заново — ради Еын.
Сев за стол, мужчина поднял трубку телефона и дождался ответа секретаря.
— Подготовь заявление на отпуск для Квон Джунхи и на увольнение для Рэй, — отчеканил Пак.
Развернувшись в кресле к панорамному окну, он взглянул на вечерний город, перемигивающийся огнями и неоновыми вывесками, и решил, что сегодня вечером непременно напьётся.
Хотя бы для того, чтобы не задаваться глупым вопросом — а готов ли он сломать свою жизнь сейчас ради Сурин?
***
Теперь, когда Джунхи больше не было в их жизни, Сурин вновь чувствовала себя счастливой и свободной. Она начала лучше учиться, вновь торопилась домой после занятий и с нетерпением ждала возвращения дяди с работы.
Сама готовила ужин, с любовью стирала и гладила его рубашки — даже своровала одну и надевала её на ночь вместо пижамы. Исправно писала длинные статьи на различные темы и подкладывала в кабинете Чанёля, чтобы на утро найти их с аккуратными карандашными пометками на полях. И даже планировала их грядущую поездку к бабушке, уже смакуя те несколько часов, что они проведут наедине в машине, вот только все её старания разбивались о бетонную стену безразличия.
Да, Сурин видела, что дядя держался отстранённо. Он был учтив, мягок с ней и безмерно благодарен за её заботу, но не позволял подходить близко. А если девочка не выдерживала и всё же обнимала его, осторожно касалась или предпринимала попытку поцеловать, неизменно хмурился и уходил, прячась за дверью кабинета или спальни.
Это тяготило Ли. Теперь, когда им с Чанёлем никто не мешал, сдерживать свои чувства становилось всё труднее. С каждым прожитым днём мысль отдаться дяде казалась Сурин всё менее пугающей. Да, она любила его и безмерно ему доверяла. И хотела, чтобы он был первым и последним мужчиной в её жизни. И решительно не понимала, почему Пак избегал её всеми силами.
А ещё помнила слова, что их близость может убить его. Но Сурин не хотела причинять боль тому, кого любила. И искренне верила, что именно она сделает его счастливым. Потому что знала и понимала Чанёля лучше, чем кто-либо в целом мире.
Дождавшись, когда очередная статья будет распечатана, Сурин аккуратно скрепила ещё тёплые листы и спустилась вниз. Бросив взгляд на часы в гостиной, нахмурилась — дядя задерживался и даже не позвонил. Оставалось надеяться, что он не решил вернуться к Джунхе и не проводил сейчас с ней время.
Ревниво поджав губы, Ли толкнула дверь кабинета и подошла к массивному столу. Обычно она клала листы на самый край и уходила, но сегодня хотелось осмотреться здесь и понять, что тут делал Чанёль, пропадая все ночи напролёт.
Щёлкнув настольной лампой, Сурин осторожно провела ладонью по гладкой поверхности стола и со скрипом отодвинула мягкое кожаное кресло, присаживаясь на самый край. Ноутбук был выключен, рядом с ним высилась кипа разноцветных папок, заглядывать в которые Ли не решилась. И никаких тебе сувениров, безделушек и фотографий в рамке. Даже её портрет не стоял, хотя девочке казалось, что они с Чанёлем уже давно сроднились и стали настоящей семьёй.
Тихо вздохнув, она повертела в руке стакан с остро наточенными карандашами, покрутила в пальцах дорогую коллекционную ручку и улыбнулась, откинувшись на спинку кресла.
Было бы здорово, если однажды Чанёль перестал избегать её и позволил их чувствам распуститься. Дядя и племянница — это, конечно, странная комбинация для союза двух людей, но и не самая пугающая. Они бы поженились или просто жили вместе. Чанёль бы работал в кабинете, а Сурин приходила к нему с чашкой кофе в руке. Садилась на ручку кресла, целовала спутанные волосы, разминала затёкшие от долгой работы плечи. А потом они вместе лежали на мягком ковре и читали вслух новые статьи, вместе их дорабатывая и доводя до идеала.
И непременно целовались, обмениваясь дыханием и теплом. Крепко держали ладони друг друга. Держались друг за друга. Заботились. Лелеяли. Защищали. От чужой молвы, косых взглядов. От всего мира, не понимающего и не принимающего такой любви.
— Как же я люблю тебя, — прошептала Сурин, крепко зажмурившись.
Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Чанёль оказался сейчас рядом, сел на колени рядом с креслом, поцеловал её ладонь и сказал, что тоже любит. Пожалуй, об ином счастье Ли не смела мечтать.
Когда-то давно мужчина предостерегал её, рассказывая о тяготах любви. И тогда они оба ещё не знали, что именно Чанёль станет её самой первой и единственной любовью.
Сурин знала точно — она родилась с любовью к Чанёлю в крови. И любила его даже тогда, когда не знала. Любила в тот момент, когда отец с улыбкой рассказывал о младшем брате, показывал его фотографии и с тоской прикусывал губу, чтобы не расчувствоваться окончательно.
Любила, когда была в утробе матери, вся жизнь которой была отравлена чувствами к Чанёлю.
Любила ещё тогда, когда не существовала в природе и являлась крохотной частичкой Вселенной, чьё время ещё не наступило.
Сурин любила Чанёля как человека, как мужчину, как наставника. Он был для неё идеалом. Недостижимым кумиром. Личным солнцем. Воздухом. Жизнью. И она просто не знала, как выразить свои чувства. Не могла о них написать, потому что не находила нужных слов. Не могла озвучить, потому что мысли разлетались словно испуганные птицы. Она умела только молчать о своей любви. И была уверена, что в этом молчании было куда больше искренности и отчаяния. А ещё Сурин боялась допустить мысль об их возможной несовместимости с Чанёлем. Всё потому, что мужчину могла погубить их близость, а девушка погибала без неё.
Вздрогнув, Сурин открыла глаза и осмотрелась. В доме по-прежнему царила тишина, но дядя мог вернуться в любую минуту и ему явно не понравится, что племянница проводила время в его кабинете.
Вот только отодвинув кресло, девочка заметила неплотно задвинутый нижний ящик стола и тут же замерла. По-хорошему, нужно было встать и уйти, плотно закрыв за собой дверь, но не на шутку разгоревшееся любопытство вынудило нагнуться и потянуть ящик на себя, открывая его медленно и осторожно и чувствуя себя как минимум Пандорой. Интересно, какие беды прятались на его дне?
Увидев лежащий поверх бумаг мятный блокнот, Сурин поёжилась и передёрнула плечами. Ещё не поздно было уйти, но она же не уснёт, пока не узнает, что прячется внутри.
Сжав находку в дрожащих руках, Ли перевела дыхание и медленно раскрыла, тут же вздрогнув — посреди истрёпанных страниц лежало несколько фотографий и прядь волос.
— Мама? — прошептала Сурин, рассматривая пожелтевшие от времени снимки.
Улыбающаяся девушка прижималась к Чанёлю, не сводя с него влюблённых глаз. Ветер трепал их волосы, и Пак выглядел таким счастливым, каким Сурин ещё ни разу не доводилось его видеть. На всех фотографиях они целовались, держались за руки, смеялись. Молодые, искренние, влюблённые.
Нервно отбросив снимки, Ли развернула один из листов в клеточку, внимательно читая текст чужого, адресованного совсем не ей, письма. Строчки прыгали перед глазами из-за подступающих слёз, но девушка упорно в них вчитывалась, захлёбываясь болью и отчаянием.
Люблю…
Скучаю…
Не могу без тебя…
Твоя Еын.
— Он мой! — закричала Сурин, смяв письмо, написанное много лет назад. — Отстань от нас! Почему даже сейчас ты вмешиваешься в нашу жизнь!