Было волнительно заглядывать внутрь, будто там, под крышкой, не любимые вещи покойной мамы, а клубок змей. И как-то стирался из памяти тот факт, что ранее девочка заглядывала в эту коробку уже не единожды и наизусть помнила, что лежало внутри.
Простояв так несколько минут, Ли наконец перевела дух и аккуратно сняла крышку, чувствуя необъяснимый трепет и тоску, сдавливающую горло.
Вытерев непрошенные слёзы, Сурин начала аккуратно вытаскивать любимую одежду мамы — цветастый сарафан на тонких лямочках, красный свитер, проеденный молью на груди, и даже коричневую сумочку, купленную незадолго до смерти. В углу коробки притулился плюшевый медведь с оторванным ухом. Пара старых помад, выдохшиеся духи. Любимые книги, заботливо перевязанные бечёвкой.
Сурин растёрла бегущие непрерывным потоком слёзы и с опаской щёлкнула замком на сумке. Она знала, что лежало внутри — стопка фотографий из детства мамы. Начиная теми, когда она была сморщенным младенцем, завёрнутым в пелёнку, и заканчивая выпускными фотографиями, где она нарядилась в красивое платье и уложила длинные волосы.
Так странно — никогда не знавшая своей мамы, Сурин всегда яростно защищала её от малейших нападок. Лелеяла в душе родной образ, стремилась быть на неё похожей. Знала наизусть все истории из жизни мамы, рассказанные отцом и бабушкой. Гордилась тем, какая она была умница и красавица. И даже рисовала её портреты — неумело, криво, но от души.
Так что же поменялось сейчас? Почему в один момент любимая мама, казавшаяся ангелом, присматривающим за ней с небес, стала самым ненавистным врагом, оскорбить которого было раз плюнуть? Ещё бы — она ведь умерла и не могла ответить, нахмурить неодобрительно брови, отвесить подзатыльник или любя пожурить.
Мама — самый святой человек в жизни любого человека, стала ненавистной из-за любви к Чанёлю. Но ведь это она дала жизнь Сурин. Это её она носила под сердцем долгие девять месяцев. Ради неё вышла замуж за нелюбимого человека, спасая от позора. И будь она живой, то непременно приложила бы все усилия, чтобы воспитать из крохотной малышки достойного человека, не понаслышке знающего, что такое мораль и настоящая преданность.
Было стыдно и больно от самой себя. От всех грубых слов, сказанных когда-то в адрес мамы. Как оказалось, оскорбить легко, а просить прощение не у кого. Она ведь не услышит и не успокоит, не скажет, что всё в порядке и что она совсем не злится.
Мама…
Сейчас, глядя на эту безусловно красивую и яркую девушку, навсегда застывшую на выцветших снимках из прошлого, Сурин понимала, что Чанёль не мог устоять. Её мама была волшебной феей, заточённой посреди лесов и чудом вырвавшейся в большой город. Немудрено, что двое братьев потеряли голову почти сразу. Влюбились в прекрасную Еын раз и навсегда.
У Сурин не было против неё шансов. И не только потому, что её мать оказалась куда мудрее, добрее и красивее. Дело в том, что Еын могла стать для Чанёля кем угодно, у Сурин же отныне была только одна роль — его дочери.
Закрыв лицо руками, девочка разрыдалась с новой силой, не в состоянии примириться с мыслью, что мужчина, заставивший потерять голову и без памяти влюбиться, был её родным отцом. В них текла одна кровь. Они были ближе, чем это возможно. Чертовски похожие внешне и по характеру. И по умолчанию любили друг друга, как должны любить отец и дочь. Жаль, что в их случае чувства вышли из-под контроля, пошатнув здравый смысл.
Теперь Сурин была уверена, что всё написанное в письме — правда. Всю прошлую ночь она сидела над семейным альбомом и выискивала малейшие сходства с отцом. Искала и не находила. Её внешность — тонкая смесь изящных черт матери и грубых линий Чанёля. И характер почти его полная копия — такой же упрямый и твердолобый в достижении своих целей.
А самая главная причина заключалась даже не в этом. Если бы Сурин действительно была дочерью Чжесока, то стала бы Еын отодвигаться от него на снимках и держаться столь отстранённо? Если даже перед камерой она отдалялась, то как могла искренне любить в реальной жизни? Они были друзьями, близкими людьми, но никогда не являлись влюблёнными. И тот ребёнок, которого Еын носила под сердцем, был от Чанёля. И Сурин не нужно было идти в клинику и сдавать анализы, чтобы знать правду.
Решение навестить родных пришло спонтанно — Ли совершенно неожиданно ощутила эту тягу и не могла ей противиться. Убедившись, что Ифань разговаривал с кем-то по телефону на кухне, девочка торопливо оделась и выбежала на улицу. Прихватив с собой обрадовавшегося Рамона, она поспешно зашагала в сторону кладбища, то и дело оглядываясь и опасаясь погони.
Там как всегда было тихо и пустынно. Метель не утихала, поэтому Сурин потратила несколько минут, прежде чем отыскала нужные могилы. Заботливо счистив варежкой снег с камней, она села прямо на землю и поправила сползшую на глаза шапку. Долго молчала, облизывая губы, подбирая слова и сдерживаясь из последних сил, чтобы в очередной раз не расплакаться.
Ей казалось, что перед ней не безликие плиты, а живые люди, смотрящие совсем не осуждающе, а тепло, от чего становилось ещё больнее.
— Почему вы обманывали нас столько времени? — наконец выдохнула она, опустив голову. — Почему не рассказали правду раньше? Как мы должны теперь с ней жить? Всё зашло слишком далеко.
Услышав в ответ тишину, Сурин понятливо кивнула и шмыгнула носом.
— Я понимаю тебя, мам — в Чанёля трудно не влюбиться. И ты всегда любила только его, даже когда он уехал в Лондон, а ты поняла, что беременна. Ты несла ответственность в одиночку, не тревожила его, самостоятельно исправляя ошибки… И ты, пап, ты навсегда останешься моим папой, правда! Спасибо, что заботился обо мне, даже зная, что я тебе неродная. Спасибо, что дал мне самое лучшее, что верил в меня и любил. Извини, что я стала такой эгоистичной и что вела себя глупо и мерзко. Ты не учил меня этому, я сама такой стала. Эта любовь… она убивает меня и сводит с ума. Я думала, что чувства должны делать человека лучше, но в случае со мной всё наоборот. Я просто подумала… Мам, ты ведь любила Чанёля, поэтому и отпустила его, так? Ты ведь могла связаться с ним и рассказать всю правду. Могла настоять, чтобы он вернулся и женился на тебе. Ты могла, но не сделала этого. Почему? Неужели так сильно любила, что смогла отпустить? И тебе совсем не было страшно и больно?
Сурин не слышала голосов, не получала ответы на волнующие её вопросы, но с каждой проведённой здесь минутой, чувствовала себя спокойнее. Мысли, казавшиеся раньше бесформенным ворохом листьев, стали неожиданно раскладываться по местам, отделяя чёрное от белого. Тяжёлый груз на сердце понемногу таял, облегчая страдания. И тихий шёпот, доносящийся чёрт знает откуда, убеждал — что именно так будет правильно. Только так и никак иначе. Хочешь быть счастливой? А за счастье нужно платить. Цена высокая, но оно того стоит. Всё отболит, всё пройдёт, всё стерпится. Пока живой, исправляй ошибки. Пока есть шанс изменить всё к лучшему, не сиди сложа руки. Будь сильным ради любимых. Будь честным перед самим собой. Умей слышать, умей видеть, умей уходить.
Сурин вернулась домой спустя пару часов — замёрзшая, зарёванная, но решительная. Всклокоченный Ифань выбежал на крыльцо, встречая её и сердито хмуря брови, а Ли вцепилась в его свитер и преданно заглянула в глаза.
— Скажи, если любишь, то должен отпустить?
— Что? — растерялся мужчина. — Ну… не знаю. Да, наверное!
— Тогда давай вернёмся в Сеул. Я решила сделать кое-что важное.
***
Едва вернувшись в Сеул, Чанёль торопливо отключил телефон и даже не подумал выходить на работу. Не было у него никаких важных дел, кроме одного единственного — примириться с мыслью, что он, чёрт возьми, отец Сурин.
Стоило закрыть глаза, как в мыслях вновь пробегали строки из злосчастного письма. Почему-то в голове они проигрывались голосом Еын, полным укора и страдания. Словно бы она укоряла Чанёля в недогадливости. Мол, как ты мог подумать, что я была беременна от твоего брата? Я любила только тебя. Я жила ради тебя. Мне больше никто не был нужен.