А еще Надя творила историю собственными руками, «возвращала ее с помощью химии». Так она говорила о профессии реставратора памятников, которой училась в институте. Без нее, без химии, обновленные памятники будут выглядеть «как новые пломбы в старых зубах», а ведь в памятниках не это главное – главное, что они должны выглядеть так, будто в таком виде существовали всегда. Ну, хотя бы с семнадцатого века, например. Только химия может состарить их, и это состаривание – дело гораздо более важное и сложное, чем «установка пломб», которая вполне по силам любому более или менее умелому каменщику.
Впрочем, и в их отношениях тоже начинала сама собой складываться история со своими ритуалами. Одним из них стали утренние походы за булочками и ленивые, неспешные завтраки до полудня. В субботу утром, пытаясь не разбудить Надю, он незаметно покидал постель и шел за свежевыпеченным хлебом и ее любимыми круассанами с корицей в небольшую пекарню, что находилась в пристройке по соседству с ближайшим супермаркетом. За пекарней была культовая, известная далеко за пределами района кондитерская под названием «Мой сладенький пончик». Обычный бетонный гараж с прямоугольным окошком, в котором был закреплен деревянный прилавок, а внутри гаража, вернее бывшего гаража, выпекали пончики. Самые что ни на есть обычные. С джемом. Вскоре оказалось, что не совсем обычные и что люди за ними были готовы приезжать аж с другого конца города. От Нади он узнал, что название «Мой сладенький пончик» сравнительно недавнее. Раньше это был просто пустой гараж с проемом в стене. Во времена водки по карточкам, когда отец Нади был примерно в его возрасте, там был, грубо говоря, притон. В любое время дня и ночи достаточно было постучать в тонкую фанерку, закрывавшую проем, как она поднималась, и в окошке появлялась раскрытая ладонь, готовая принять деньги. Никто ни о чем не спрашивал – товар был один и цена одна. Если денег оказывалось мало, рука появлялась вновь… и вновь… И так до получения нужной минимальной суммы. И только когда сумма сходилась, в окошке снова появлялась рука и протягивала вожделенную бутылку. Отец Нади говорил, что милиционеры и дружинники, которые были частыми клиентами притона, по понятным причинам получали бутылку «за спасибо». То есть бесплатно, но не задаром – они закрывали глаза на реалии жизни. Впрочем, их можно понять: милиционеры и дружинники – тоже люди.
Когда появился Бальцерович, который должен был уйти, но почему-то все никак не уходил, – как по мановению волшебной палочки капитализма в супермаркете в изобилии появилась водка; не выдержав конкуренции, притон на лету «переобулся», стал кондитерской. Пани Юзефина, мать пана Зютека, владельца гаража, а заодно и притона, знала толк в пекарском деле, а ее коронным номером были пончики. Тогда, в новых экономических условиях, это был единственный возможный путь развития. И, как оказалось, правильный.
Пани Юзефина часто заходила в гости к бабушке, в их дом, что под номером восемь. Это ее натруженная рука появлялась в проеме гаража. Тяжелая была работа, в три смены. Потому что поляки пьют круглые сутки. Надина бабушка стала в конце жизни лучшей подругой пани Юзефины, а та – крестной ее сына, Надиного «папки». Других подруг в Польше ни у одной из них не было. Они обе приехали в одном поезде. В сорок седьмом, обе сибирячки…
Не менее культовым, чем «Мой сладенький пончик», был кубик районного супермаркета, сделанный из ребристой кровельной жести. Якуб видел такие в исторических лентах польской кинохроники, показывающих семидесятые годы, и не мог понять, почему этот уродец все еще не снесен. Надя, напротив, считала, что это «прекрасный пример соцмодернизма» и, как таковой, должен быть поставлен под охрану государства (sic!). Он не понимал, почему надо защищать уродующую окрестности жестянку, но соглашался, что у каждого места есть свой климат, свой дух. Неповторимый. Ничего подобного вы не найдете ни в одном сетевом супермаркете. Только климат этот, по его мнению, создавал не какой-то там соцмодернизм, а люди. И именно ради встречи с ними он частенько туда заглядывал.