Когда я вернулась в салон, женщина с прической в форме шлема напряженно изучала ребус.
— Вы любите кроссворды? — спросила она. — У меня в сумке есть еще одна брошюра.
— Нет, спасибо. У меня не хватает терпения.
— Может, вам дать это? Если вы предпочитаете ребусы кроссвордам?
— Нет, оставьте себе.
Она оскалилась, как волк, обнажив зловещее отверстие в том месте, где должен быть клык.
— Я собираюсь писать свои максимы, — промолвила она и достала из кармана куртки блокнот в обложке из черной искусственной кожи. — Делай это каждый день. Пей больше воды. Хорошо распоряжайся деньгами. Поднимайся пешком, а не на лифте. И более глубинные вещи.
Ее глаза сверлили меня, как бурав больной зуб.
— Я одухотворенный человек. И вы тоже, могу утверждать. Вы верите в карму. К чему стремишься, то и получаешь. Пробовали составить сами какие-нибудь максимы?
— Только обычные, — ответила я. — Стремись к трудному.
Бен приветствовал свою родину, срыгнув свернувшуюся апельсиновую массу, пахнущую желудочной отрыжкой, и испачкав свитер Кристофа. Согласно графику пришло время сажать Бена на горшок. Он недовольно требовал бутылку с молоком, хотя должен был получить ее только после обеда. Я уступила, надеясь, что его не стошнит в машине, которая завалена полистироловыми кофейными пакетами и целлофановыми обертками с хлебными крошками и масляными пятнами. В машине пахнет мусорным ведром. Интересно, что Джонатан предпримет, выставит ли он мне счет за мытье.
Его мать умерла. Так что ему сейчас не до машины.
Я снова нажала на звонок, на этот раз дольше. Наконец неуклюжий поворот ключа. Туго натянутая кожа на скулах Элайзы растянулась в улыбке.
— Мне можно остаться? — спросила я.
Она слегка обняла меня, как соломинку, словно боясь сломать.
— С Новым годом, — сказала она мне в шею.
Весь день я полусонная. Элайза превзошла себя и уступила мне настоящую кровать, не надувную. Она принесла мне кружку черного чая. Изредка скрипела приоткрываемая дверь, и я ощущала на себе изучающий взгляд Элайзы. Но мои глаза была закрыты. Я чувствовала запах крема, того, что она накладывает себе на шею.
Ее внимание было полностью занято Беном, так как, по ее мнению, «за ними нужно следить, чтобы они не натворили делов».
— Не трогай… Осторожно, Бен. Оставь штопор в покое, — доносился до меня ее голос.
Послышался глухой удар, как при падении стопки журналов с полки, за ним стон Элайзы. Дверь скрипнула, и я снова поймала на себе ее взгляд.
Я не представляла, сколько было времени, так как на запястье, где должны быть часы, было пусто. Если они остались на пароме, то их мог кто-то найти. А если они оказались на запястье у девушки в коротком платье и теперь смотрят на нее своим циферблатом всякий раз, когда она берет заказ? Этот предсвадебный подарок был дорогим. Я могла сказать это по футляру.
Когда я вышла из спальни Элайзы, ничего ужасного, казалось, не произошло. Бен не выглядел расстроенным от плохого питания, на нем были чистые ползунки, хотя, судя по всему, Элайзе пришлось по трудиться с завязками. У меня не было особого желания подытоживать прошедший месяц, поэтому я спросила:
— Что на самом деле произошло с Дейлом?
Она пожала плечами.
— Хотел, чтобы я ухаживала за ним, готовила ему и все такое. Как-то протянул мне свою грязную тарелку. Я сказала: «Я что, твоя мать?» После чего он странно посмотрел на меня.
Она бросила пару шлепанцев в открытый ящик. Гостиная выглядела так, словно она только что въехала или готовится спешно уехать. Картонные коробки валялись в углу, частично заполненные зубчатыми абажурами и неидентифицируемой одеждой. В одной коробке находилась коллекция блюд и асимметричные шляпы.
— Что это такое? — спросила я.
— На благотворительные цели. Освобождаю место, надоел бардак.
И вот так она встречает Новый год? Упаковывая вещи в ящики? Ее волосы неуклюже топорщились, а шея казалась длиннее и тоньше прежнего. Вид у нее был какой-то измученный. Она нервно села на диван, словно он был усыпан битым стеклом.
— Ты вчера вечером ходила куда-нибудь, на вечеринку например? — спросила я.
Она с удивлением посмотрела на меня.
— На тебе классный свитер.
Я взглянула на него. Один рукав был заляпан апельсиновой рвотой.
— Это не мой свитер, а…
— Я видела Джонатана, — произнесла она. Было непонятно, встретила она его случайно или… — Он звонил мне. Первый раз мне показалось это странным. Он всегда был…
— Он не знал, как к тебе относиться.
— Потом он стал звонить регулярно. Спрашивал о тебе, о Бене, о делах, хотя я мало что могла сказать ему.
Меня занимало только одно: что дать Бену на обед, не завалялась ли у нее еще засохшая булочка?
— Он нуждался в друге, — сказала она.
— Конечно, нуждался.
— Он попросил меня прийти на похороны.
— Прекрасно! — выпалила я с сарказмом.
— Мне жаль, Нина, но он не хочет, чтобы ты там была.
— Да, мне это известно. Он ясно дал это понять.
На поцарапанном кофейном столике лежала кипа нераспечатанных конвертов, возможно, с рождественскими открытками. Я стала складывать их, выравнивая углы, в ровную стопку.
— В таком случае зачем ты приехала?
— Я думала, что нужна ему.
Констанс нашла свой последний приют в раскинувшемся некрополе с дорожками из серого гравия среди рядов захоронений. Я различила Бет, которая придерживала одной рукой свою темно-синюю соломенную шляпу, чтобы ее не сдуло. Она сменила рюкзак в форме зайца на черную дамскую сумочку. Мэтью был одет в черный деловой костюм, и взгляд его был устремлен на гравий. Рубашка цвета банана ярким пятном выделялась на черном костюме Билли. Он курил и разглядывал плиты как достопримечательности.
Я стояла в каменной нише, среди обрывков упаковок от свежей рыбы с чипсами и видела Элайзу в ее черной узкой юбке и жакете, окантованном мехом или, может быть, перьями. У нее были голые ноги и неуклюжие туфли на высоких каблуках, которые вынуждали ее раскачиваться, как при медитации. Джонатан стоял со сложенными вместе руками, словно молился, а может быть, хотел просто согреться. Как только все было кончено, Элайза обняла его, как сделал бы любимый друг.
Квартира Джонатана напоминала гостиничный номер, где отсутствовало прикрепленное на двери предупреждение с описанием эвакуации во время пожара. Он был полностью поглощен своими заусенцами.
Я явилась, предварительно не позвонив. Джонатан прижал Бена к себе, но на меня даже не посмотрел.
— Итак, как мы будем улаживать дела? Если ты упорствуешь, можешь оставаться здесь. Пока мы не решим, что делать дальше, я буду у Билли.
— Тебе не надо делать это, мы отлично устроимся у Элайзы.
Он метнул на меня пронзительный взгляд. Бен стоял у дивана, и его обутые в войлочные ботинки ноги разъезжались на полированном полу. И часу не прошло, как после моего присутствия диванные подушки пришли в беспорядок и смачно запахло собачьим дерьмом. Я чувствовала себя здесь лишней.
Джонатан схватил Бена за руку, уговаривая его пойти, но тот растерялся, не зная, то ли отпустить руку взрослого человека, то ли диван. От досады он заплакал и потянулся ко мне, упал и ударился головой о паркет.
Джонатан его поднял, вытер ему слезы, однако Бен успокоился только у меня на руках.
Элайза ушла на распродажу, оставив меня убирать опасные предметы и создавать приемлемую для ребенка обстановку. Позвонил Кристоф и сказал, что родители целы и невредимы, хотя они попали в небольшую аварию: мол, мама в машине уснула и ей приснилось, что они едут против движения по дороге с односторонним движением; она так громко вскрикнула, что отец влетел в деревянный курятник.
Я была рада отсутствию Элайзы. Мне не хотелось рассказывать о Кристофе.