— Будь уверен, — обнадежила она, — не станет. Объясню я ей. Знаешь, она очень переживает за Меритамон…
— Знаю, — перебил он ее. — И что нашла в этом Упнефере твоя сестра?
— Он хорош собой, а сестра моя вдова.
Тутанхамон подал руку жене, помог ей встать.
— В искренности его я сомневаюсь только потому, что слишком он убедителен в речах.
Она обиделась, скорее за сестру.
— Ты, по-моему, сомневаешься во всех, кого знаешь.
— Меня настораживает его готовность угодить. Тот, кто старается угодить, меньше выделяется благородством.
Звуки литавр и барабанного боя громким эхом отзывались в просторном полукруглом дворе царя Куша. Сам он сидел с гостями — Тутанхамоном, Нефертити, Эйе. Приезд гостей не очень-то обрадовал хозяина, хотя внешне он этого ничем не проявлял. Мысль о том, что в прошлом году он недодал правителю Египта тысячу рабов, приводила его в уныние.
Тем временем двое слуг вынесли на всеобщее обозрение тяжелую гипсовую статую кушского царя и уложили ее посреди двора. Откуда-то появился палач с обнаженным мечом и, обращаясь к статуе, грозно начал.
— Мой царь, я посланник бога, прибыл за твоей душой. Мой царь, я посланник твоего народа, прибыл за твоим телом. Богу и твоему народу, по обычаю наших предков, суждено сегодня, в день тридцатилетия твоего вступления на престол, отправить тебя в потусторонний мир, ибо ты стал немощен и дряхл. Готовь себя в загробный мир — молись!
Барабаны и литавры стихли. Царь стал на колени и, прочитав молитву, сел на свое место.
— Во имя благополучия народа, — громогласно заревел палач и сильным ударом меча отрубил статуе голову.
Нефертити ахнула. Закрыв лицо руками, она инстинктивно прижалась к Эйе, испуганно причитая:
— …Как страшно… Я боюсь… Я хочу…
Предусмотрительно оглядевшись, Эйе убедился в том, что его не видят. Незаметно для окружающих обнял царицу.
— Я тоже хочу, — страстно прошептал он, задыхаясь в моментально охватившем его экстазе.
— Обряд свершен, хеб-сед окончен. Старого фараона нет. Пусть здравствует молодой, — заканчивает палач.
Слуги уносят останки статуи. Царь Куша нехотя встает, обегает трижды двор, после чего усаживается, тяжело дыша.
— Тридцать раз ты должен был обегать двор.
Кушский царь хитровато прищурился и шутливо погрозил пальцем.
— Мой писарь в документах укажет тридцать, дорогой правитель Небхепрура.
— Ты и дань свою вот так вот завышаешь? Разное — в бумагах и на деле?
Успокоившись, Нефертити удивленно уставилась на Эйе, который никак не убирал руку с ее стана.
— Странно мне… Обнимаешь как-то странно. То ли как дочь, то ли… Не пойму тебя, Эйе.
— Как хочешь, мечта моя.
Она презрительно сбросила его руку, отодвинулась.
— Очнись, дурак ты старый.
Фараон Куша побагровел от последних слов владыки Египта. Совсем юнец, а мыслит как мудрец. Поэтому, грозно насупив брови, он встал и поклонился Тутанхамону.
— Царю Верхнего и Нижнего Египта, могущественному фараону Небхепруре, да будет он жив и здоров, цел и невредим, все свои долги я отправлю точно в срок и, если позволят условия, с некоторыми излишками.
— Не верю я тебе. Ты великий лгун, искусно маскирующийся под благодетеля.
Хозяин Куша в бешенстве обнажил меч.
— Может, спор наш разрешат мечи?
Тутанхамон, не ожидавший такого поворота событий, выхватил свой.
Гулкие удары оружия высекали искры. Весь клокоча от зависти к молодому и красивому юноше, волею судьбы ставшему сильным мира сего, фараон Куша пытался проткнуть ему горло.
— Он убьет его, — запричитала Нефертити.
— Идти против всех — идти против себя. Одинаково, — бесстрастно заключил Эйе.