- Зачем он, как говорится, в наш совхоз приехал, зачем нарушил наш покой, - сказал Витька, пристраиваясь чуть левее бригадира.
- Ты варяг! - бросил Витька. - А я эту землю пахал и перепахал! Уезжай или не мешай! Что ты все против, что мы ни скажем?
- Ты думал, тебе тут рай? - добавил Валерка.
- Ох ты рай, мол, ты рай, обидрав ты мий край! Мамка моя так пела, Волов... Ты тоже хочешь и край ободрать, и нас заодно?
- Мамку ты свою не помнишь, Витька, - сказал тихо бригадир. - И это не твоя беда. И отца ты хотел застрелить. Не спирай на мамку, что плохим стал. Братья же твои такими не стали, нет!
Витька процедил сквозь зубы:
- Откуда знаешь про братьев? Доложили? Мол, гляди в оба: с тобой бывший кулацкий сынок, а братья от них отгородились? Так?
- Ну, а кто ты теперь? - спросил Волов. - Про все прошлое я не знаю. А сегодня не опасный ли ты тип? Не дам! - вдруг стукнул по доске твердо. Не дам ничего противозаконного делать! Ни в прибрежье рубить, ни хапать тут все подряд, не дам.
- А-а! - Валерка кинулся ловко вперед, ударил Волова головой, уже Витька подставлял подножку, чтобы бригадир покатился. Добить - это в два счета. Но Валерка со своим ножичком плюхнулся наземь, Витька упал на него. Волов ударил его всего разочек.
- Дай нож, - прохрипел бригадир Валерке. - Руку сломаю! Ну-у!..
- На-а, - промямлил плаксиво Валерка, выпуская из руки нож.
Сережка задыхался от хохота:
- Съел, Мех, съел?
26
Бурелом пошел неожиданно. Они затравленно шли уже не так быстро.
Леха шел первым. Он не боялся - этот "Монах" совершенно не чувствовал дороги. В городе, так он был мастак. А здесь "Монах" был соплинка, которую бурелом вот такой, топи и болота, могут накрыть запросто. Вахлак хочет хорошо жить, а не умеет! Леха ждал, когда наступит тот момент, - сам задохнется. Леха понимал: двоим отсюда не выбраться - Родион не такой конопатый, он видел приметы этого, за дочь выдаст.
Он выбирал нарочно места потопче, погнилее. "Монах" крепко держался за жизнь, крепко прижимал свой мешок к груди, не отдавая его Лехе, и ступал почти нога в ногу с Лехой, как тот ни менял ход. "Монах" был, сволочь, незаметен и быстр. Леха, оборачиваясь, даже похваливал его. "Монах" кривился от похвал, как от боли, и говорил, тяжело дыша:
- У меня отец рыбак. Я с ним много ходил в детстве.
- Это он, друг природы, научил тебя шалостям? - спросил Леха, он уже протрезвел. - Жестокий ты, ужас! Вас спаровать с моим отчимом. Тот тоже...
- Плохому меня отец не учил, - сквозь зубы сказал "Монах". - Меня этому учили другие. И особенно учитель по физике. Он холостяк был... Мне нравилось, что у него квартира. Он всегда окружен друзьями. К нему они приходили и пить, и играть. Никто не ругается, не кричит... Мы приходили с девочками...
- А когда выберемся, ты снова за свое примешься? Отчим мой, пропади он пропадом, мою душу перевернул. А душа болит. Как я, Леха, тебе позволил Машу при себе бить? Только потому, что пьяный был. А сейчас... Да я бы тебя!..
- Будет, Леша, много денег. Очень много. Невероятные богатства откопали мы с тобой. Черт с ними, с рисунками! Ты только выведи.
- Протрезвел я, и скучно мне на тебя теперь глядеть. Научи и меня, чтобы не скучно было.
- Потише, пожалуйста. Что, чтобы не скучно? Самое главное, чтобы не было скучно, конечно, это, - похлопал по мешку. - Ты этого не поймешь. Созерцание! Сидишь и смотришь! Все бегают, всех раздирает непонятное, а ты сидишь. Потому что... Ты и царь, и бог! Мимо всех, мимо всех!
- А зачем же ты ее мял и орал в лицо?
- Люди мстят друг другу из-за того, что их слишком много. Я мстил ей за то, что она знает, где рисунки, и не говорит.
- Как ты думаешь, я зря с вами связался?
- Почему же? Мы тебе дадим денег. Много денег.
- А ежели все равно скучно? Мне вот так теперь скучно, так скучно, что я вспомнил, как ты ее душил и мял. Зачем ты это делал, тварь? Ты знаешь, что она моя баба была? Ты ведь, падлюка, знал, а бил при мне, и мял при мне. Что она тебе сделала плохого, что ты ее бил и мял при мне?
"Монах" остановился.
- Пойдем, - Леха ухмылялся. - Шутю я. Бил и бил. Сволочь ты, конечно. Как же вы, с приветом которые, бабу бить можете?
Болото, по которому они шли, не могло замерзнуть даже в такую пору. Леха медленно находил путь.
- Дай-ка мешок! - сказал он. - Умаялся, поди!
- Он тяжелый и вправду. - "Монах" учащенно дышал.
- Я пронесу, а потом возьмешь опять сам.
"Монах" протянул ему обеими руками свой саквояж. Леха не спеша повернулся. Потянул мешок на себя.
- Прости, пожалуйста, я сам! - враз передумал "Монах".
- Да брось! И в карман лезешь. Что в карман-то лезешь? Или я тебя граблю? Ведь разобраться - это мое. Причем тут ты?
Вдруг резко развернулся и ударил "Монаха". Ударил в узкую впалую грудь. "Монах" едва не упал. Невероятным усилием своего хилого тела удержался на ногах.
- Алексей, не становись зверем! - сказал он жалобно. - Мы всего вдвоем, и я гость на твоей земле. Будь гостеприимным!
- Гостеприимством задавить хочет! Ха-ха-ха!
- Пойми, они тебе не простят. Они не захотят тебя без меня. Старик мой отец!
- Тот, самый главный у вас?
- Да.
"Монах" вытащил пистолет, наставил его на Леху.
- Пойми, я стрелять умею! - крикнул он.
- Они меня не простят! - засмеялся Леха. - Спрячь эту дуру! Все равно загнешься без меня. Не вылезешь. Они же мне спасибо скажут! Вы волки похлеще других. Эх вы! Я-то бежал - отомщение гнало. Я, я... Эх, вы! Ходит такой же Козел, как ты, и ему хоть бы хны! А я... Следили! Подкараулили! И все за долляры! Вы за лишний рупь удавитесь! Я тебя тут утоплю - они мне благодарность выпишут, - больше же в пае им останется! Куда они меня снаряжают? На угон самолета? Не так?
- Да, Алексей. Я хитрить не стану. Все они подстроили. У них и в тюрьме свои люди, покупные. Если ты меня оставишь тут, тебе не сдобровать.
"Монах" так до конца и не осознал, почему упал. Что-то со всех сторон стало давить его. "Доигрался" - холодно выдохнул он из себя. Но стал молить и просить своего спутника:
- У меня есть мама. Она очень любит меня!
Леха вдруг увидел лицо Козла. Они не дали расправиться с ним!
- Ты, поди, ее сердце давно съел, такой хороший! - жестко выдавил он. - В темноте ищи своих!
27
...За сотни лет прожитой жизни никогда не волновался так Волов, как теперь, подъезжая к этому знакомому месту. Он увидел уставших, измученных людей, которые все последнее время не знали покоя: не сомкнули глаз ни днем, ни ночью. Они искали корм для этого большого стада. Ведь кто-то же должен быть другом у этих олешек!
Старый Хатанзей стоял чуть в сторонке от всех, а Наташа была около матери Васьки. Олени сгрудились, дрожали. Те, что стояли по краям, образовали живой заслон для слабых. Малыши были в середке. Крайние защищали и согревали других.
Собачки виляли дружелюбно хвостами, и Волову показалось, что они узнают его. И олешки тоже узнали его; большой, постаревший вожак, потянулся к нему мягкими своими губами и вроде так здоровался с ним. Волов обнял его.
- Почаюем, - наконец опомнился старик. - Что же мы стоим?
И вся семья пошла в чум.
Он взял стакан и без всякого вкуса отпил.
- Видишь, - сказал старик, - совсем один со своими олешками. Аэродром поставили, чаще летают ко мне. Но один. Алеша уехал на курсы, Васька... Ах, Васька! Что Васька... А Иван, твой солдат, учится теперь.
- Я ее люблю, отец, - сказал Волов. - Разве ты, отец, не поймешь этого?
Старик долго молчал.
- Ты сильный мужик. А Васька - худой, жалкий Васька, бедный Васька. Это не отец говорит - посторонний человек. Ничего нет у Васьки. Только это заставляет Ваську жить.
- А мне? Мне как быть?
- Ваня наш живет, он Светку любил, которая замуж за Маслова пошла, сказала мать. - Ваня уехал...