Там, на вершине Грозовой горы, под звездным небом, на расстеленном на земле одеяле, она впервые любила Дэнни.
Джойстик повернулась к Крею:
— Конечно было. А у вас?
— Разумеется. И называй меня Джон.
— А ты меня — Джойстик.
Он кивнул и снова повернулся к звездам:
— Наше место называлось Римская дорога. — Это была поляна на невысоком холме недалеко от города. С холма открывался вид на канзасские поля — это, пожалуй, была самая высокая точка в радиусе двадцати миль.
— Римская дорога? Романтично, ничего не скажешь.
Крей рассмеялся:
— Ничего романтического, просто холм стоял на земле фермера, которого звали Барри Рим.
Джойстик усмехнулась в ответ:
— А наше место называлось Грозовая гора, видимо в честь какой-нибудь небывалой бури.
Он тихо засмеялся, и они замолчали, глядя на звездное небо. Вдруг Крей оживился и повернулся к ней:
— Скажи, почему ты соглашаешься на такие дальние рейсы? Насколько мне известно, большинство пилотов предпочитают полеты между главными колонизированными системами.
Джойстик опустила руку в задний карман и вытащила маленький бумажник. Открыв бумажник, она подняла его так, чтобы Крей мог видеть фотографию.
— Вот две причины. Дрейк и Кэсс.
Крей внимательно посмотрел на фотографию детей, таких же темнокожих, как мать. Джойстик наблюдала за ним, пытаясь понять, что у него на уме. Наконец он произнес:
— Симпатичные ребята.
— Еще бы. По крайней мере, так кажется мне. Правда, я их мать, так что от меня трудно ожидать другого.
Крей улыбнулся:
— Ну в данном случае я полностью согласен с твоим мнением.
Джойстик закрыла бумажник и повернулась к окну.
Наконец она решила быть чуть более откровенной и заговорила снова:
— Их отец погиб во время войны. Да и мы едва уцелели. Теперь дети живут в Женеве у моей матери. На дальних рейсах платят в пятьдесят раз больше, чем за полеты между центральными системами. Это мой последний. Когда вернусь, смогу провести несколько лет с детьми. Мне их чертовски не хватает.
— Прошу прощения, — тихо проговорил Крей. — Я вовсе не собирался лезть к тебе в душу.
— Ничего. Такова жизнь. Ко всему привыкаешь.
Джойстик окинула быстрым внимательным взглядом стены и потолок вокруг. Ей была нужна помощь, но она не была уверена, что ему можно доверять. Проклятье, до чего же глупое положение!
— Что-то случилось? — спросил Крей.
— А ты, кажется, прямолинейный парень.
— Спасибо, я тоже так думаю, — ответил он, пристально глядя ей в глаза.
Она глубоко вздохнула;
— Знаешь, в этом мире есть кое-какие вещи, к которым я ну никак не могу привыкнуть.
Крей кивнул и продолжал слушать.
Джойстик снова раскрыла бумажник и вытащила изпод фотографий детей клочок бумаги, ровно настолько, чтобы Крей мог прочитать, что на нем написано: «Ничего не говори. Встретимся через час на моем корабле».
Вслух она сказала:
— Это фотография моего мужа. Жуки убили его перед самым концом войны. И к этому я никак не могу привыкнуть, так же, как и к тому, что прямо под боком целое гнездо этих тварей.
Она спрятала записку за фотографию и убрала бумажник в карман.
— Что ж, — ответил Крей. — К некоторым вещам действительно нелегко привыкнуть.
— Ага, я жду не дождусь, чтобы убраться отсюда и вернуться домой.
Оба снова повернулись к окну, где на черном-небе сияли тысячи далеких огоньков.
Джойстик изо всех сил старалась унять дрожь в руках. Она только что доверила свою жизнь совершенно незнакомому человеку. Неизвестно почему в последний момент она почувствовала, что ему можно доверять. Кроме того, больше не к кому было обратиться, а помощь была необходима.
Над ней, прямо за левым плечом, была Земля и там двое ее детей.
Она старалась не смотреть в этот угол звездного неба.
Сержант Грин решительно шагал через главную лабораторию. Сжатые кулаки, вздувающиеся под форменной футболкой мускулы и свирепый взгляд его серых глаз не предвещали ничего хорошего. Одетые в белые халаты научные работники спешили убраться с дороги, словно пешеходы при приближении поезда. Всем своим видом он говорил: только попробуйте меня остановить — и никто не решился.
Дураков не нашлось.
Сержант подошел к двери приемной профессора Клейста в дальнем конце лаборатории и рывком распахнул дверь, едва не сорвав ее с петель.
За просторным дубовым столом, перед которым по крайней мере на десяток метров простирался пушистый белый ковер, сидела Грейс, секретарша профессора. Она подняла глаза на ворвавшегося в приемную сержанта. На ней была тесная юбка бордового цвета и белая блузка, верхние пуговицы которой были расстегнуты, открывая изрядное количество тела, слишком похожего на настоящее.