– А вторая причина? – спросила она.
Сначала ей показалось, что он не собирается отвечать. Затем она почувствовала прикосновение, словно он протянул руку и провел пальцами по ее коже. Но то, чего он коснулся, не было кожей. Это было ее сознание. Она сама.
– Ты понимаешь, что это такое, – прошептал он. Его шепот эхом отозвался в ее голове, словно это была ее собственная мысль и ее собственные слова. Она поежилась.
– Что ты хочешь от меня, Коэн?
– Все. Абсолютно.
– Коэн…
– Ты ведь знаешь, почему на самом деле интрафейс не работает? Это не зависит от твоих генов, или внутренних устройств, или от действий Корчова. Это только потому, что ты не хочешь, чтобы он работал.
– Это смешно.
– Неужели? Что произошло днем? Ты брыкалась, как испуганная лошадь. Не хочешь ли сказать мне почему?
– Ты знаешь почему, – прошептала она.
– Конечно, я знаю. Я знаю вещи, которых ты даже не помнишь. Вещи, которые ты боишься помнить. Когда ты наконец поймешь, что я единственный, от кого не надо прятаться?
Но на этот вопрос она не ответила.
– Послушай, – устало сказал Коэн. – Я тебя ни в чем не осуждаю. О каких претензиях может идти речь, если мое участие во всем этом крошечное. И у меня есть изумительная способность выдумывать объективные причины для всего, что мне просто хочется сделать. Но на этот раз я превзошел самого себя. Я помогал тебе, я помогал ALEF. Я помогал всем, кроме себя. Это так логично и абсолютно лишено корысти. И к чему привела вся эта помощь? Корчов шантажировал тебя, чтобы дать мне шанс забраться тебе в душу и вытащить оттуда все твои глубокие тайны.
Ли начала говорить, но он перебил ее:
– Манипулировал ли я тобой? Может быть. И, конечно, мне хотелось загнать тебя в угол. Или не вмешиваться, пока Корчов делал это. Но когда ты обвиняешь меня в том, что я играл с тобою… ты знаешь, что это не так. У тебя были ключи ко всем дверям. И для того, чтобы открыть их, не нужно было никакого интрафейса. Если бы ты хотела, то открыла бы их давно. Все принадлежало тебе. Абсолютно все. И принадлежит до сих пор.
Ли отвернулась и посмотрела в серое небо. Последние лучи солнца тонули за горизонтом, затянутым облаками. Она протянула руку, глядя в сторону, и Коэн взял ее. Она сильно сжимала его руку, пока не почувствовала напряжение в суставах. Он рассмеялся.
– Скажи что-нибудь. Не то я начну умолять тебя, и нам обоим станет неловко. – Она повернулась к нему.
– О Боже, Кэтрин, не плачь. Я не вынесу твоих слез.
Но было слишком поздно.
– Ты знаешь, как я заплатила за это? – Она показала на свое лицо. – За генетическую операцию?
Он отрицательно покачал головой.
– Деньгами, полученными по страховке за смерть моего отца.
– Ах, этот сон.
– Да. Сон. Он спустился в шахту вместе с Картрайтом и покончил с собой. Они подстроили так, чтобы все выглядело, будто он умер от пневмокониоза. И все ради того, чтобы я смогла заплатить подпольному генетику. Ты знал об этом? Удалось ли тебе вынюхать этот мой маленький секрет?
– Нет, – сказал он тихо.
– Ну, так видишь, этот сон был правдой. Я убила его. То, что я сделала, было равносильно выстрелу из пистолета ему в голову.
– Он все равно был смертельно болен. Я видел медицинское свидетельство.
– Он не был при смерти. Он мог прожить еще несколько лет, но убил себя, чтобы у меня были деньги. Я взяла их и ушла, даже не оглянувшись. И ты знаешь, что в этом самое плохое? Я даже не спустилась с ним туда. Моя мать пошла с ними. А я – нет. Я забыла все о своем детстве. Ты можешь подумать, что я забыла и это.
– Ты была так молода. Детям не всегда хватает сил. Да и кому их хватает?
– Не в этом дело.
– А в чем же?
– А в том, что я больше не переживаю об этом. Не чувствую своей вины. Не грущу. Не чувствую ничего. Я так плохо помню все это, что у меня нет никаких чувств. Я забыла свой дом, семью, все, что делает человека настоящей личностью. И мне нечем заменить потерянное. Разве что воспоминаниями о пятнадцати годах, в течение которых я лгала и скрывала правду.
– У тебя есть я.
Она закрыла глаза.
– Я не могу дать тебе того, что ты хочешь, Коэн. Я давно потеряла это.
– А я ведь и не влюбился в того ребенка, которого ты так боишься вспоминать, – сказал Коэн после длинной паузы. – Я полюбил тебя.
– Этого человека больше нет, – сказала Ли и вырвала руку.
Наступила ночь. В открытом пространстве под куполом стало темно. Свет шел откуда-то сверху, и его отблески напоминали падающие звезды. Ли не сразу догадалась, что источник света находился рядом с ней. Коэн достал зажигалку, зажег ее и рассеянно водил по голубому пламени пальцами Рамиреса.
– Я прекращу это, – сказал он. – Я скажу Корчову, что ты не сможешь это сделать. Я придумаю, как заставить его поверить в это.
Ли горько рассмеялась.
– Ты думаешь, это все равно что играть в бридж? Ты сделаешь это, и он убьет меня.
– Нет. Нет. Я позабочусь об этом.
– Есть некоторые вещи, Коэн, которые ты не в силах решить.
– И что тогда? – спросил он.
Его слова заглушил хлынувший опять дождь.
– Мы пойдем вперед. Мы заставим интрафейс работать и доведем все до конца. А когда все завершится по-настоящему, мы сделаем все, чтобы выйти из этого живыми. Ты готов?
– А ты?
– Я буду стараться.
– Тогда вперед.
Большая капля дождя протекла сквозь нарушенную изоляцию панели и звонко упала рядом с Ли. Она наклонилась, затушила сигарету в воде и растерла ее в темную грязную массу.
– Кэтрин? – Коэн тронул ее за плечо, словно желая привлечь ее внимание к себе.
Ли оглянулась. Он был рядом, совсем близко, и сидел так тихо, что трудно было поверить, что у Рамиреса билось сердце.
Он коснулся ее щеки, и она почувствовала, как его пальцы вытерли катившиеся слезы. Он обнял ее шею рукой, прижав ее голову к своему плечу.
Ли обмякла в его руках, тесно прижавшись к нему всем телом. Ее дыхание успокоилось. Она почувствовала себя окруженной уютным безопасным теплом и поняла, что устала все время скрывать что-то. Устала бороться. Просто устала.
Постепенно, настолько медленно, что она сначала и не заметила, уютное тепло сменилось другим ощущением. И она начала различать особый запах Коэна (или запах Рамиреса?) и одновременно воспринимать себя через ощущения Коэна. Прикосновение его пальцев к шее Ли изменилось и стало настойчивее. В ее сознании появился образ: она поднимает голову, приоткрывает рот и тянется к нему. Это родилось в голове у нее или у него? Чувствовала ли она свое желание или его? Была ли в этом какая-либо разница?