Картрайт не слышал, как она появилась. Его молоток заглушал любой посторонний звук. Она наблюдала за ним, задержав дыхание. Вскоре он перестал стучать, и она услышала, как он дышал, слегка присвистывая. Когда он заговорил, она подумала, что он разговаривает сам с собой.
– Привет, Кэйтлин, – сказал он. – Или как ты там себя сейчас называешь.
Она замерла, сердце бешено застучало.
Она боялась этого момента, как чего-то ужасного. Но никогда не думала, что он именно так наступит. Видел ли он ее? Слышал ли? Как он узнал ее?
Картрайт вылез из подкопа. Штанины его комбинезона были закатаны на худых голенях. Сверху он был гол по пояс. Широкие угольные шрамы на спине и плечах выглядели как контурная карта гор, недра которых он разрабатывал всю свою жизнь.
– Сколько лет прошло, Кэти? Восемнадцать? Двадцать?
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Картрайт в ответ просто склонил свою голову набок, как собака, ждущая свистка своего хозяина.
– У тебя все еще голос твоей матери, – сказал он. – Хотя говорят, что ты забыла ее. Это правда? Ты действительно ее забыла? Ну, ничего. Дай мне на тебя взглянуть.
Он положил свои руки на ее лицо, и, почувствовав прикосновение пальцев, Ли поняла, что беспокоило ее во время разговора: вокруг не было света. Картрайт работал в абсолютной темноте, без лампы или инфракрасных очков.
Он был слеп.
Он ощупал ее нос и губы, потрогал глазные орбиты.
– Ты изменила лицо, – сказал он. – Но ты – дочь Джила. Мирс сказала им, что ты умерла, но я-то знал. Они должны были сказать мне. Но, конечно, хранили свои тайны. Хотя такое они должны были мне сказать.
– Кто должен был вам сказать?
– Святые, Кэти. Ее святые. Только не говори, что перестала молиться Ей. Ты не должна так поступать, Кэти. Ей нужны наши молитвы. Он живет благодаря им. И Она отвечает на них.
Ли посмотрела вниз и увидела холодный огонь серебряного распятия, висевшего на покрытой рубцами груди священника. Сдавленный крик эхом отлетел от скалы, и она поняла, что крик вырвался у нее. Картрайт продолжал говорить, словно ничего не услышал.
– Ты пришла, чтобы спросить меня о пожаре, верно?
Ли судорожно сглотнула, собрав мысли воедино.
– Что было ему причиной, Картрайт?
– Шарифи.
– Как? Что она здесь искала? Что она хотела от тебя?
– А что и всегда хотят ведьмы: где добыть кристалл.
– Но при Шарифи была ведьма компании.
– Так. Но она ведь не верила ведьме компании, правда? И с самого начала. Она взяла ее с собой для грязной работы.
– Вы имеете в виду работу в «Тринидаде»? Но что там делала ведьма, если они уже нашли конденса… кристалл?
– Шарифи нужен был кто-то, кто напел бы кристаллам вместо нее, ведь так? Она хотела говорить с ними и проводить свои проклятые работы. Я не собирался делать это за нее. Да и потом ей все равно не нужен был священник. – Его лицо исказилось. – Она не была верующей женщиной.
– Я не понимаю. Что вы не стали бы делать для нее?
– Работу Хааса, – ответил Картрайт. – Дьявольскую работу.
– Но она передумала, ведь так? – спросила Ли, охваченная дрожью уверенности, что Картрайт все знал и был в центре всего происходившего. – Или кто-то заставил ее передумать? Что случилось перед пожаром? Почему Шарифи уничтожила все свои данные? Чего она боялась?
– Огня адова, – ответил Картрайт, перекрестившись. – Ее справедливого возмездия.
Ли затрясло, и она услышала постукивание защелки молнии у своего горла и шуршание своей собственной одежды о тело и камень.
– Тебе следует навестить свою мать, – сказал Картрайт. – Нехорошо избегать ее.
– Вы меня с кем-то перепутали, Картрайт.
– Не так говорит твой отец.
Воспоминания нахлынули изнутри подводной рекой. Она сдержала их, замуровав для них все двери в своем сознании.
– Мой отец мертв, – сказала она резко. – И я пришла сюда за информацией, а не за проповедью.
– Ты пришла по той же причине, что и мы, – сказал Картрайт. – Она позвала тебя.
Ли прокашлялась от угольной пыли.
– Был ли проект Шарифи одобрен профсоюзом?
– Я – подчиняюсь Ей, а не профсоюзу, – ответил Картрайт.
– Не заговаривайте мне зубы.
Она подняла правую руку жестом благословляющего Христа, чье поблекшее изображение сопровождало молящихся на субботних вечерних мессах во времена ее полузабытого детства.
– Вы как два пальца одной руки. Я это хорошо помню.
– Тогда ты помнишь достаточно и сама ответишь на вопрос. Разве ты там не была? Мне сказали, что ты плавала там.
– Сияющая воронка, – прошептала Ли, вспоминая блестящие стены и готические своды тайного зала Шарифи. – Это была часовня. Ты нашел ей часовню.
– Моя мать принесла меня к последней часовне на руках, спустившись в независимую шахту, – сказал Картрайт. – АМК выкопала ее и продала на другую планету. Как они поступают всегда. Но не в этот раз. В этот раз мы были готовы.
Он улыбнулся, и Ли показалось, что его слепые глаза смотрят сквозь нее на яркий свет, который она не могла видеть.
– Понимала ли Шарифи, что она нашла, Картрайт?
– Она знала ровно столько, сколько мог знать неверующий.
– Вы имеете в виду, сколько вы решили рассказать ей. Вы использовали ее. Вы использовали ее для того, чтобы найти и выкопать это и остановить работу компании. И после этого вы ее убили.
– Я ничего не делал, Кэти. Что бы там Шарифи ни открыла, она пришла сюда за этим. Мы все ходим по тропам, указанным Ею. Никакой человеческий выбор не сможет изменить этого. Все, что происходит, уже предрешено.
– И стоило ли это того, Картрайт? Сколько времени понадобится Хаасу, чтобы доставить сюда бригаду, не состоящую в профсоюзе? Неделю? Две? Всего лишь на это время ты сможешь удержать свою драгоценную сияющую воронку. И сколько человек погибло ради этого?
– Никто не погибает, Кэти. Волна больше суммы ее траекторий.
Картрайт что-то делал с конденсатами вокруг них. Ли чувствовала, как они обволакивали ее и замыкали ее внутренние устройства.
– Я помню. – Она дрожала, дышать стало трудно и больно. – Я помню, что вы сделали с моим отцом. Я помню.
– Он здесь, Кэти. Ты хочешь поговорить с ним? Все, что требуется, это поверить в Нее. Она потеряла своего единственного Сына. Она понимает твои страдания, если даже ты забыла о них. Она сможет простить тебя.