Смириться с прошлым тяжелее, чем принять настоящее. Пройдет время и все изменится, так же, как зима, меняет все вокруг, даже деревья. Они не гнутся и не ломаются, но меняются. Прейдет время, и он ее забудет. Он попытался вспомнить и пережить мгновения их близости и счастья. Попытался и, ‒ не смог... Все пролетело, как порыв свежего ветра, а что впереди? Уделом его будет печаль, глубокая печаль и одиночество. Все то же одиночество. Ему постоянно слышалось какое-то назойливое дребезжание, он не понимал, откуда оно и зачем. То дребезжала пустота.
Павел задавал себе вопрос, зачем нужно было это чудовищное злодеяние? И не находил на него ответа. Кем же надо быть, чтобы сделать такое? В природе идет постоянная борьба между светлыми и темными силами, составляющими ее суть. Его изумил и потряс ужас уничтожения темной силой бытия такого светлого создания. Ведь она была такая… ‒ ее можно было только любить. Как после этого верить в разумность мироздания?
Но почему, представителю темной силы суждена жизнь? Так нет же! Его самого, Темного, надо уничтожить! Осенило его. Что сделано, то сделано и то, что должно быть сделано, будет сделано. Для задуманного надо было кое-что взять дома. И он устремился домой, будто ведомый чьей-то неведомой волей, влекущей его к загадочному предначертанию.
Само проведение вело Павла к назначенной цели. Буря бушевала в его голове, кровавые видения предстоящей мести всполохами молний озаряли его воспаленный мозг. Да, теперь он знал! Знал… ‒ но все расплывалось и путалось, и он приходил в бешенство и отчаяние от неспособности толком изложить для себя то, что он знал. Сколько он шел, не знает никто, и он пришел домой. Добрался туда, куда так стремился.
Дверь его квартиры была взломана и криво висела на одной петле. Стоял удушливый запах гари. Видно было, что здесь был пожар. Павел вошел и повел глазами вокруг. Его окружали почерневшие от дыма стены, обломки обгоревшей мебели да битое стекло. От огромного количества воды, которой заливали огонь, все размокло, тут и там поблескивали черные лужи. Отчего-то ему подумалось о бегемоте, который у древних египтян олицетворял хаос, ‒ чудовищное несоответствие одного к другому в рамках целого. Но, какое отношение это имело к нему? Этого он не мог для себя уяснить, словно что-то сломалось в его сознании.
За выбитым окном холодный ветер трепал остатки обгоревших портьер. Обугленный паркет запорошил белый снег. Белое на черном, как наша жизнь. Под окном на полу намело скособоченный, похожий на трамплин сугроб. Его убежище ‒ неприступный Камелот, где он прятался от мира, сгорел. Он пытался жить среди людей, обособленно, не соприкасаясь с ними, но ничего из этого не получилось. Как он ни хоронился, мир пришел к нему, чтобы уничтожить. Нигде не спрячешься от этого всепожирающего мира.
Ужас произошедшего в своей чрезмерности был лишен правдоподобия. Им и до того владела черная тоска, а его отчаяние граничило с безумием, но зрелище разрушенного дома, как ни странно, будто разбудило его, вернув к реальности, искаженной до неузнаваемости реальности. В своем крайнем проявлении переживания часто меняют свой знак на противоположный. Что случилось, того не изменить, отстраненно раздумывал он. Бессмысленно застревать мыслями в прошлом, это ничего не даст, надо жить настоящим. Жизнь принадлежит живым. Жизнь, это цепь испытаний, надо жить и с достоинством держать удары судьбы. А если ввязался в игру и проиграл, то надо платить. Карточный долг священен.
Она была той ценой, что он заплатил, развязав войну со Злом. Ничего, во всем можно отыскать и положительную сторону. Лишь потеряв все, можно приобрести абсолютную свободу. Свободу?.. Да зачем она мне! Ведь суть не в том, для чего ты живешь, а в том, без кого ты не можешь жить. Если бы он, хоть что-то сделал по-другому, она бы сейчас была жива! Никогда не следует оставлять врага в живых, если его можно убить. А мог ли он его убить? Вряд ли. Если хочешь кого-то убить, одного желания мало. Но попытаться стоило и не беда, что пришлось бы вторгнуться в пределы Господа нашего. Не впервой.
Мимоходом вспомнив о своей любимой, он не смог пробудить в себе ничего, ни жалости, ни горя. Он любил ее по-прежнему и то, что она умерла, не имело значения. Этот парадокс его не удивил. Он отринул от себя понимание того, что смерть, это навсегда. Какая-то счастливая мысль мелькнула в его сознании! Но он ее не удержал… ‒ забыл. В ней заключался какой-то выход, от которого на миг стало легко и спокойно. Ах, вот, вспомнил! Что если ее никогда не было, тогда она и не могла умереть. Да, нет же, ‒ была!