«Остается только удивляться их нравам…» ‒ отметил про себя Павел. До этой новости он не то, чтобы любил, но терпимо относился к хомякам.
– Моему зятю присудили платить алименты двум его прежним женам на троих детей, и от моей дочки у него двое, – не слушая собеседниц, толкует им про свое третья пенсионерка, (если второй, считать ту, которая восторгалась хомяками, пообедавшими своими детишками).
– Он у нас так любит детей и вообще очень хороший, правда нигде не работает, но это чтобы алименты не платить. А чего их платить? На всех все равно не хватит. Ну, и по дому ничего не делает, говорит, что это не мужская работа. Правильно, он же мужчина. А тут ему захотелось завести еще и третьего ребенка, а дочка вместо одного, родила двойню, и стало у них четверо. Хотела я ему сказать: «Ты, когда чегой-то захотел, так того и хоти, а не так, абы как!»
Ну, да ладно, чего уж теперь говорить. Теперь они сами не знают, что с ними делать. Приходят ко мне каждый день и метут все, что ни найдут, прям ум теряется. А тут мне захотелось чегойсь соленого, купила себе селедочки, гарная такая, пряного посола, почистила, порезала, лучком притрусила, подсолнечным маслицем полила, оно у меня душистое. Только хотела сесть поужинать, тут, как назло свет отключили. Смотрю, а селедка моя на столе светится…
Тут дочка с зятем явились и со всем своим выводком. Отвернуться не успела, как они селедку мою слопали. Я им говорю: «Что теперь будет? Ведь селедка-то светится!..» А зять смеется, говорит: «Вкусная была селедка и очень полезная. Теперь, ‒ говорит, ‒ Если свет отключат, расстегни рубаху, а брюхо светится, бери газету и читай, развивайся. И кишки ее, ‒ говорит, ‒ Кишечки не выбрасывайте, а продайте соседям, нужная в хозяйстве вещь». Он у нас вообще очень практичный. На днях купил у цыган для детей сметану и так удачно, в два раза дешевле, чем в магазине. Так-то вот! А то Клавка из девяносто шестой всем брешет, что он у нас, дескать, трутень да вдобавок еще и дурак, а он совсем даже ничего, практичный. Одного не пойму досе, чего она светилась?..
«Интересно, думают ли они хоть о чем-нибудь? ‒ задавался вопросом Павел, устало слушая их болтовню. ‒ Вряд ли. Скорее всего, не думают ни о чем, фонтанируют обо всем, что ни взбредет в голову».
Вдруг ветер ударил в окно зарядом града, свинцовой дробью простучав по стеклам, и всех будто разбудило, началось всеобщее шевеление, кашель и сморкание. У стола под пальмой освободился стул и несколько старух наперегонки ринулись к нему. Одна из них прискакала первой, с лету плюхнулась на стул, но промахнулась, свалила стул и приземлилась на «пятую точку». Участвующие в забеге и болельщики ехидно захихикали. Этот живой пример наглядно показал, что в каждом несчастии ближнего всегда есть нечто веселящее посторонний глаз. Все это конечно занимательно, и в то же время, противно. Но таковы подло-пакостные свойства человеческого естества, и никуда от них не денешься вплоть до сего дня.
Среди столпившихся в очереди пенсионеров на самокате каталась девочка лет шести с проволочным приспособлением для выравнивания зубов. Разинув рот, она на кого-то засмотрелась и врезалась в детскую коляску. Мама младенца от неожиданности уронила бутылку с соской, и она разбилась. Мамочка младенца, дауна с задумчивым монголоидным лицом, сцепилась с бабушкой девочки, злой, как черт, старой образиной. Мать малютки дауна, оказалась оторвой под стать чертовой бабушки, их вопли стремительно набирали пронзительность. Началась дикая грызня, сопровождающаяся сердечными пожеланиями, мордоплюйством и поползновениями к рукоприкладству.
«Не устаешь изумляться многообразию проявлений человеческой натуры» ‒ подумал Павел, с безопасного расстояния наблюдая за битвой титанов.
Когда мать дауна замахнулась на бабушку своим младенчиком, а та, завывая, протянула к ней руки и словно когтями норовила вцепиться ей в лицо, в сберкассу вошла разодетая в пух и перья ярко-рыжая дама в канареечной шубе и в красных сапогах. Вместо выщипанных бровей, у нее высоко на лбу были нарисованы две черные дуги, что придавало ей вызывающе изумленный вид. Следом за собой она втащила на поводке, упирающегося спаниеля с печальными человечьими глазами.
На спаниеля начал лаять карликовый пинчер, которого держал на руках какой-то «пенс» с характерной еврейской внешностью: вывернутые семитские губы, глаза навыкат, и конечно же, нос. Глазки у малютки пинчера тоже были неестественно выпучены, его голенькое тельце дрожало от ярости, и тявкал он с таким остервенением, как будто собирался всех здесь растерзать. От этого визга и лая у спаниеля случился шок, и он нагадил на пол прямо перед входом. Вся очередь во главе с заведующей сберкассой, которая вдруг выскочила ниоткуда, как черт из табакерки, набросились на хозяйку спаниеля, а та, с завидным самообладанием заявила: