Павел блуждал среди усиленно общавшихся гостей, как неприкаянное привидение на веселом балу. Они казались ему какими-то плоскими, похожими на вырезанные из картона силуэты. Ему знаком был сумбур подобных компаний. Обычная вечеринка, где собравшиеся говорят только для того, чтобы не молчать; где задушевная мысль воспринимается, как непозволительная странность. Люди активно общаются, говорят на одном языке, а понять друг друга не могут. Да им этого и не нужно. Что же им тогда надо, и зачем они собираются? Кто его знает. По-видимому, срабатывает атавистический стадный инстинкт.
У Павла возникло тягостное ощущение, как будто им управляет какая-то сила, о существовании которой он не подозревал, и она неумолимо затягивает его в западню, из которой ему не выбраться. Нечто подобное он испытал в детстве, когда переплывая Днепр, он попал в водоворот, и невидимая непреодолимая сила его схватила и потянула на дно. Размышляя над этими невеселыми мыслями, он с горькой тоской осознал, что со времен его безвозвратного детства прошло сотни лет.
– Посмотрите, кто пришел! Павел Герасимович, сдохнуть и не жить! – увидев Павла, закричала его бывшая коллега народная целительница Тоня Обертас. – Где ж ты пропадал, чертяка?! – слегка прогнувшись назад и раскинув руки, она заключила его в объятия.
Антонина Евгеньевна Обертас «широко известная в узких кругах», как Тоня Атас, была миниатюрной брюнеткой с коротко стриженными жесткими кудрявыми волосами и тонкой фигуркой. Гибкая и подвижная, как ртуть, ей необыкновенно шло ее черное платье мини, соблазнительно облегающее ее идеально круглый задик, и в тон ему, изящные бальные туфельки из черной змеиной кожи с ярко-красными атласными бантиками.
У Тони было хорошенькое личико с выступающими скулами, острый подбородок, широкий в основании курносый нос и крупный чувственный рот. Типичная minois chiffonne[17]. В маленьких, прижатых ушах сверкали бриллиантовые серьги «заклепки». Павел не мог отвести глаз от глубокой ложбинки между ее грудей, весьма открытых в глубоком декольте. Хотелось сказать отдельное спасибо, искусно вшитому бюстгальтеру, благодаря которому, ее груди выдавались вперед и были выставлены напоказ, как на подносе.
Что-то неприятное и в то же время, притягательное поблескивало в ее влажных черных глазах. Их выражение постоянно менялось: от детски наивного, до премудро искушенного, от безумно горячечного до подавляющего. Тоня обладала феноменальным экстрасенсорным потенциалом. Порой она творила подлинные чудеса, исцеляя безнадежных больных. Вместе с тем, она была весьма эксцентрична. Шутки ради ей ничего не стоило взорвать у какого-нибудь бандита в кармане патрон, а то и всю обойму. Искренняя восторженность сочеталась в ней с бесстыжим цинизмом и чрезмерным либидо. На вечеринках она пила и ела с аппетитом портового грузчика, танцевала до упаду, и реготала громче всех. Словом, расслаблялась. Точнее, отрывалась в отпад, будто в ожидании скорого конца света.
– Рад тебя видеть! – больше, чем следовало, обрадовался знакомому лицу Павел. – Как поживаешь? ‒ спросил он, стараясь не смотреть на ее голые груди, чувствуя, что в какую бы сторону ни посмотрел, он их видит.
– Лучше всех! – играя глазами, жеманно ответила Тоня. Лицо ее выражало неистовое блаженство.
Прижавшись к Павлу низом живота и облапив его двумя руками за ягодицы, она выставила перед ним волнующе колышущиеся груди. «Игривые сиськи», ‒ незаметно вздохнув, отметил про себя Павел. Ее бюст не соответствовал маленькому телу, как и выпуклый лоб, чересчур острому подбородку. Этот диссонанс непроизвольно притягивал к ней любопытные взгляды, вызывая нездоровый интерес. При этом она постоянно отводила назад тонкие плечи, привлекая внимание к своим грудям. Ее тело просто источало ненасытную похоть. Без сомнения, у Тони было самое провокационное тело, которое Павел когда-либо видел.
– Так болит башкенция, ни колеса, ни трава не помогают, – громким шепотом сообщила Тоня Павлу на ухо. На щеках у нее виднелись синеватые следы от юношеских угрей.
‒ Поганевич всем объявил, что ты приказал нам долго жить! ‒ отстранившись от Павла, драматически воскликнула Тоня. Ее подвижное лицо моментально отражало малейший оттенок каждого слова или мысли, возникавшие в ее маленькой голове.