Очнувшись после падения, Павел увидел, что лежит на боку, окровавленную штанину ниже колена прорвал острый осколок кости. Значит, встреча с мостовой состоялась. Булыжник своего не упустит. С облегчением, отметил он. Ведь мог бы уже лететь по дороге на небо. Или в пекло… Поправил он себя. А нога? Подумаешь, нога, у меня их две! Битая посуда два века живет. Отмахнулся Павел, принимая все происходящее, как нормальное явление, удивляясь лишь тому, что не удивляется. Так, кто же, черт возьми, этот старик?! Вернее, что́? Ответ не замедлил прийти, озадачив его: «Он, то, чего нет». Как это может быть? Почему? Не понял Павел. И получил ответ: «Он в тебе самом».
От этой новости ему стало ни по себе, и пот холодной росой выступил на лбу. Быть может, старик не более, чем орудие кармы, средство для восстановления нарушенного равновесия? В тревожной тишине у кого-то в машине во дворе сработало противоугонное устройство. Завывания автомобильной сигнализации под окном продолжалось до бесконечности. Павел понемногу к ним притерпелся, и когда хозяин машины почему-то вздумал отключить сирену, Павла это обеспокоило, и он будто проснулся, оставаясь во сне. Сквозь морок отравленного сна ему послышался раздраженный фальцет Поганевича:
– Почему вы его не прикончили?!
– У него на плече был ангел, ‒ откуда-то с окраины сознания до Павла донесся знакомый голос старика.
Павел догадался, что он слышит их разговор по телефону. Чертов старик был везде, а теперь, еще и пролез ему в голову. Неожиданно Павлу в подробностях вспомнилось лицо старика. Ему показалось, что наряду со всем напускным, за всеми его личинами, в лице старика преобладало выражение презрения и отвращения. К кому? К себе.
– Ну и что?! ‒ истерически завизжал Поганевич.
– Пока ангел у него на плече, ему все нипочем! – раздраженно пролаял старик и бросил трубку. Частые телефонные гудки зазвучали с нарастающей силой, будто у Павла в голове. Со временем они стали напоминать ему работу бормашины, даже зубы начали ныть.
Постепенно Павел стал приходить в себя. Он долго лежал с открытыми глазами, не думая ни о чем. В голове у него кружился какой-то мусор, сплошная путаница, но осознание своего странного состояния, наконец дошло до его рассудка, заставив задуматься, где он и что произошло? Наступил миг, и обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере захлестнули его. То немногое, что он вспомнил, было ужасно. Досада тряхнула его сильней электрического тока. Он был взбешен, ему хотелось разнести все в труху! Каждый получит полной мерой. Так, и только так! Без никаких соплей, гвозди веником не забивают.
Он задал себе вопрос: «Боюсь ли я старика?» И сам себе ответил: «Нет!» Что он мне может сделать? Всего лишь убить. Конечность жизни и понимание окончательной необратимости смерти не пугает меня, ведь у меня останется самый дорогой вид собственности, который никто не сможет отнять. Мои мысли, мой внутренний мир останутся со мной до тех пор, пока я сам не пожелаю с ними расстаться.
Смерть, в конце концов, сугубо личное дело. Хотя похоронная процессия чем-то и напоминает общественное мероприятие, наподобие легендарного субботника. Как известно, Ленин отменил очередной субботник, когда узнал, что сперли его надувное бревно, которым он морочил голову доверчивым гражданам. Но тут Павел лукавил сам с собой, намеренно не вспоминая о другой стороне медали. Тогда как она имела место и состояла в том, что старик мог подчинить себе его волю и распоряжаться им, как куклой, а это будет хуже смерти. Живое воображение увлекло его в такой водоворот горячечных видений, что он ели из них вырвался.
Нет, этого допустить нельзя! Так, to be or not be?[19] Быть или только делать вид, что ты есть таким, каким кажешься? Рискнуть или даже не пытаться? А может, решить проблему тем, что ее не решать?.. Ничего не делать, порой наилучшее из возможных действий. Угроза возможного поражения может остановить кого угодно. Можно накрыться с головой одеялом и провести так остаток своей жизни. Но, что хорошего в жизни, если у тебя нет желания рисковать. Живи опасно и умри молодым, чем ни modus vivendi?[20]
Шутки в сторону! Пришло время бросить вызов смерти, чтобы острее почувствовать жизнь, и себя в ней, ‒ победителем. Если уклонюсь от схватки, то до конца жизни буду упрекать себя в трусости. И Павлу отчетливо представились годы и годы невыносимых угрызений. Решено, буду сражаться, и добьюсь победы, хоть это и не просто. Другого выхода нет, как и непреодолимых преград. От ясно сформулированной мотивации стало намного легче, даже дышать.