– Я хочу тебя любить, – подумав, серьезно ответил Павел и посмотрел ей в глаза с той открытостью, которая иногда появлялась у него. Она отвернулась, и Павел заметил, что ее разбирает смех.
– Спереди и сзади?!.. – прыснула она, и не в силах сдерживать себя, расхохоталась.
Лицо ее стало еще восхитительней. На ее сочных губах плясала молодость! А зарумянившиеся щеки ему напомнили яблоневый цвет. Хотя ее слова, не в меру циничные для девушки, смутили его.
– Да. По-всякому, лишь бы тебе нравилось… – пробормотал он, чувствуя, как жар приливает к лицу.
Он сам был обескуражен смелостью своего желания. В ней было что-то необыкновенно притягательное, его влекло к ней, а ее – к нему, и он глядел на нее с радостным жадным вниманием.
– Я согласна, – простодушно ответила она.
Ему показалась, что она устыдилась от сказанной ею пошлости, но выглядела она отнюдь не смущенной.
– Ты мне нравишься, я знаю, ты хороший, – совершенно непринужденно она взяла его под руку и на миг прикоснулась щекой к его плечу. От нее исходило желание любви.
– Вот именно, хочу, – подумав, сказал он, тут же усомнившись в этом, как Фома.
– Меня зовут Оля, – сказала она, протягивая ладошку дощечкой и шмыгнула, утерев нос рукавом пальто. Было холодно…
– А меня, Павел. Рад познакомиться, – обаяние человеческого несовершенства, вот что пленило его. Чужое несовершенство иногда бывает необыкновенно органичным.
Павел взял ее руку и посмотрел в глаза. У нее была легкая узкая рука, а ее по-детски распахнутые глаза лучились призывом, но где-то из их глубины выглядывал страх. Вернее, не страх, а нечто, от инстинкта самосохранения.
Бережно приподняв ее руку двумя руками и глядя ей прямо в глаза, он с нежностью прикоснулся к ней губами. Ее рука дрогнула от неожиданности, напряглась и испуганно замерла, как пойманная птица, а потом расслабилась. Нежность захлестнула его. Она до боли напомнила ему доверчивую синицу, которая однажды средь снежной зимы села на его протянутую ладонь.
– Не делай так больше. Пожалуйста… – тихо попросила она. Ее маленькие уши пылали
Некоторое время они шли молча. Ей нравились молчаливые мужчины, они казались ей надежными. Взглянув на нее, Павел в который уж раз залюбовался ею, столько легкости было в этом хрупком теле. Все движения ее были грациозны, верны и естественны. У нее была походка манекенщицы. Она шла, словно танцуя, слегка раскачивалась, и это получалось у нее абсолютно естественно. Павлу казалось, что она ступает по невидимому подиуму. Однако ж в ней есть нечто бо́льшее, чем видит глаз. В ней нет ничего особенного, и вместе с тем, она необыкновенная. Казалось с ее губ никогда не сходит улыбка. Она сама грация, пьянящее вино, огонь и радость жизни. Не будь она реальна, надо было б ее выдумать.
«Какой счастливый случай, что я заметил ее среди этой суеты! Не иначе как сама Тюхе[23] приняла в нем участие. Но, быть может, это случилось к несчастью и к большой беде? Ведь атрибутом Тюхе является колесо, вращение которого символизирует переменчивость удачи: то, что было вверху, будет внизу», ‒ подумалось ему.
Ее распахнутые глаза напомнили ему радость забытого детства. Он уже догадывался, что это не простая, а кармическая встреча, и за нее придется платить кармический долг. Еще не поздно внять предчувствиям и не ломиться туда, где тебя ожидает погибель. Всякий выбор может оказаться неправильным, на то он и выбор, что подвержен этой беде. Человек бессилен пред властью неизбежного, от судьбы не уйдешь, даже если побежишь, попадешь прямо ей в пасть.
– Почему ты так на меня смотришь? – искоса взглянув на него, спросила она. Она таяла под взглядом его необычных глаз.
– Ты красивая, ‒ сказал он, глядя на нее и улыбаясь, чувствуя себя глупо. Но ничего с собой поделать не мог, она была такая хрупкая, ему нравилась ее улыбка, голос, жесты.
– Подумаешь, в Киеве полно красивых девчонок! ‒ рассмеялась она.
– Когда я на тебя смотрю, у меня становится легко на душе.
– А у тебя там тяжесть? ‒ и она заглянула ему в глаза с неподдельным участием.
– Нет. У меня на душе, ни легко, ни тяжело. Никак. А теперь стало легко.
Незаметно они подошли к его дому, и Павел пригласил ее к себе. Необъяснимая внутренняя близость, возникшая между ними на улице, не исчезала. Он быстро сервировал стол, расставив на нем парадную посуду: хрусталь, серебро, фарфор, все, что он выставлял, принимая редких гостей. Только после этого, он вспомнил, что ее нечем угостить, в доме было шаром покати. Он отыскал коробку, подернутых сединой плесени конфет «Київ вечірній» и предложил ей. Она из вежливости взяла одну конфету, хотя видно было, что ей не хочется. И этот жест согласия и доброты растрогал его. Она подошла к его любимому окну.