— Замуж еще не собралась? — Взгляд отца, упрямо опущенный на стол, выдает его дискомфорт из-за необходимости задавать такие вопросы. — У тебя же был парень какой-то.
— Дима, — подсказываю я. — Мы два месяца живем вместе. Замуж пока не собираюсь.
— Ясно. — Отец тянется к доске и быстрым вороватым движением берет бутерброд. Смущается. — Мать как? Нормально?
— Всё хорошо. Тебе привет передавала.
Вранье. Ничего она ему не передавала. Несмотря на почти пятнадцатилетний брак, маме удалось полностью вычеркнуть бывшего мужа из своей жизни. Если она когда-то о нем и упоминала, то всегда называла отстраненным «твой папаша».
Ничего не ответив, отец молча жует. Да, он сильно постарел: запали щеки и голова почти полностью седая, хотя лишь в следующем году ему должно исполниться пятьдесят.
Поэтому я не люблю к нему приезжать. После еще несколько дней мучаюсь вопросами, как бы все могло у него сложиться, если бы не… Почему-то до сих пор кажется, что в моих силах было что-то изменить. Почему-то я все еще чувствую свою вину за то, что его жизнь не сложилась.
— Ремонт не хочешь сделать в ванной? — спрашиваю я, когда стою в прихожей обутая и готоваяпопрощаться. — Стены бы неплохо покрасить, а то краска облупилась. И унитаз давно пора поменять.
— Сделаю, как выходные будут, — покорно соглашается отец, глядя мимо меня.
Я нащупываю за спиной ручку и отступаю назад, но потом, передумав, делаю шаг к нему и коротко обнимаю. На мгновение даже кажется, что я чувствую забытый запах безусловной любви родом из детства.
— Пока, — шепчу, перед тем как выйти за дверь.
Просто показалось. Там ничего нет, кроме запаха несвежего тела и табачного смрада.
По лестнице я почти бегу. Хочется поскорее очутиться на улице, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Авдохнуть воздуха хочется для того, чтобы перестали течь слезы.
Я настолько увлекаюсь своим бегством, что в распахнувшихся подъездных дверях с размаху влетаю в человека. Вместе с этим еще один фантомный запах врезается в память подобно сверлу.
— Давай аккуратнее, — звучит низко и тягуче. Так, будто этими двумя словами говорящий делает мне огромное одолжение.
— Извини. — Отступив, я отвожу глаза в попытке спрятать свою минутную уязвимость.
Сердце бешено грохочет, мечутся мысли. Почему он здесь? Почему именно в это время, в этом подъезде?
Дурацкая мысль, что Адиль за мной следил, проносится в голове и бесследно улетучивается. Это исключено. Слишком сложно для него. Да и зачем?
Надо что-то спросить. Не делать же вид, что мы совсем друг друга не знаем.
Быстро мазнув пальцами по влажным щекам, я поднимаю глаза. На лице Адиля нет ни единой эмоции, будто наше столкновение в этом доме — обыденность.
— А ты здесь… — Я нервно одергиваю сумку. — Что ты здесь делаешь?
— К матери приехал, — не слишком приветливо отвечает Адиль, глядя поверх моего плеча с неприкрытым намеком. Хочет поскорее пройти.
— Она ведь у тебя не здесь жила. А что с другой квартирой?
— Той квартиры больше нет. Теперь она живет здесь.
Своими холодностью и лаконичностью Адиль умеет уничтожать все шансы на продолжение разговора. Что я ему сделала? Зачем он так? Это же обычные вопросы.
Ответ ударяет по мне своей сокрушительной простотой так внезапно, что хочется вздрогнуть. Да ведь Адиль всегда был таким — нелюдимым и необщительным. Это в отношениях он делал для меня исключение, но никаких отношений между нами уже нет.
— Ясно, — тихо роняю я, делая шаг в сторону, чтобы его пропустить.
Собственное открытие обескураживает. Адиль не пытается быть враждебным. Он ведет себя со мной как с посторонним человеком — вот в чем дело. Для чего искать скрытый подтекст?
Вместе с этой мыслью внутри становится пусто и серо. Еще минуту назад наше прошлое бурлило кровавыми красками, а сейчас вдруг поблекло. Если Адилю все равно, то и мне пора отпустить. Отпустить насовсем и перестать на него злиться.
— Маме привет, — последнее, что я говорю перед тем, как выйти за улицу.
Адиль ожидаемо ничего не отвечает.
Мне приходится постоять на крыльце, чтобы прийти в норму. Чувствую себя жалкой слабохарактерной дурой. От нашей встречи на лице Адиля ни один мускул не дрогнул, у меня же мысли свернулись в клубок и неконтролируемо дрожат руки. «Самой-то не обидно, — спрашиваю себя, — что счет настолько неравный?»