Они покидают кухню, оставляя меня с горкой недоеденных бутербродов и недопитым чаем. К своему Адиль едва ли прикоснулся.
— А Лейла где спать ляжет? — слышится озабоченное из глубины квартиры.
И следом:
— Не переживай. Что-нибудь придумаем.
Я домываю посуду, когда Адиль возвращается. Волна его взгляда ударяет в спину, заставляя вздрогнуть и неловко выронить мыльную губку.
— Поешь бутерброды, — не оборачиваясь предлагаю я, подставляя дрожащую кружку под струю воды. — Тоже, наверное, голодный.
Почти не сомневаюсь, что он проигнорирует мое предложение, несмотря на то что возражения не следует.
— О чем ты хотела поговорить?
Я выключаю воду, смахиваю тряпкой лужицы на столешнице и только потом поворачиваюсь к нему. Адиль стоит возле противоположной стены, по привычке засунув руки в карманы. По его лицу и не скажешь, что он заинтересован или чего-то ждет. В умении демонстрировать невозмутимость на грани равнодушия ему нет равных.
— Давно это у нее? — понизив голос, спрашиваю я. — Что вообще врачи говорят?
— Говорят, что ей нужен уход и что нужно пить таблетки.
— Тебе одному тяжело будет справиться. Ей нужен постоянный присмотр.
— Я в курсе.
— Я могу попробовать поискать сиделку… Поспрашивать у себя на работе.
Говорю и осекаюсь. Сиделка даже на полдня — удовольствие не из дешевых. Откуда мне знать, может ли Адиль себе это позволить.
— Здесь была одна тупорылая, которая дозировку лекарств перепутала. У матери чуть сердце не остановилось.
По тому, как наливается чернотой его взгляд, я понимаю, что Адиль все еще в бешенстве. Здесь я полностью на его стороне. Даже думать не хочу о последствиях подобной халатности.
— Она хотя бы живая отсюда ушла? — пытаюсь пошутить я, чтобы немного разрядить обстановку.
— Пендалями спустил с лестницы, — звучит без толики юмора.
Ко мне возвращается забытое желание тряхнуть Адиля за плечи, чтобы заставить смотреть на меня с живым интересом. Он будто огражден невидимым стеклянным колпаком, через который невозможно пробиться. Отвечает так, будто погружен в собственные мысли и мы с ним едва знакомы.
— В общем, спрошу, — заключая я и, помявшись, спрашиваю: — Ты здесь остановился, я так понимаю?
Адиль кивает. Как же с ним непросто! Но сейчас не получается его обвинять. Я выйду за дверь и вернусь в нормальную жизнь, а ему в одиночку придется нести это бремя.
— А у меня отец здесь живет, — говорю я ни к чему. — Я его раз в пару месяцев навещаю.
Еще один кивок, означающий, что Адиль до сих пор помнит. Мы как-то приходили с ним сюда. Он тогда едва не разбил отцу лицо, потому что тот, будучи в подпитии, обозвал меня малолетней шалавой.
— Он больше не пьет, — зачем-то добавляю я. — Почти. Странно, да, что он и твоя мать теперь живут в одном доме и в одном подъезде?
Адиль переставляет ноги и глубже засовывает руки в карманы.
— Совпадение.
Я чувствую, что на этом все. Вымучивать разговор можно еще долго, но стоит ли оно того? Про себя решаю, что попрошу у заведующего отделением контакт хорошего невролога и разыщу надежную сиделку. Если уж Адиль пригласил одну, значит, деньги у него есть.
— Ладно, я пойду. — Забираю со стола телефон и, не удержавшись, снова смотрю на Адиля. — Уточню по поводу врача и скину тебе контакт… В этом деле лучше иметь мнения нескольких специалистов. Могу передать через Робсона. У меня ведь нет твоего номера.
— Он тот же.
Нервы за секунду превращаются в натянутую тетиву и звенят. Даже дышать становится сложно.
— Тот же я удалила.
Обогнув Адиля, быстро иду в прихожую. Спокойнее, спокойнее. Только что ведь все в порядке было? Дыши.
Он выходит следом и молча наблюдает, как я обуваюсь.
— На машине?
Я мотаю головой.
— Такси.
Тяжелый вздох, пауза, которая будто бы призвана что-то решить. Звяканье ключей, шорох надеваемой обуви.
— Пошли. Отвезу.
Я ужасно слабохарактерная, ну или просто дура, если, не сказав ни слова возражения, сажусь в его машину. Да, тот пыльный мерседес действительно принадлежит Адилю.
Внутри он не такой грязный, как снаружи, хотя и стерильной чистотой, какая обычно царит в салоне Диминого порше, похвастаться не может: на полу валяется пустая банка от колы, на консоли — ворох чеков. Это я, конечно, придираюсь. Не всем же быть помешанными на чистоте.
— Адрес скажи.
Тон Адиля не назовешь дружелюбным, но и враждебным — тоже. Для человека, который не утруждается быть милым, он скорее нейтральный.