Или вдруг – иногда и не такие бывают «вдруг» – это розыгрыш, она попала в передачу и сейчас продолжает шоу-труменовскую традицию. Она должна искать камеры, разоблачать, искать виноватых, искать смеющихся зрителей – всегда смеющихся зрителей своей бутафорской жизни.
уберите, уберите эти декорации вместе с ребенком и принесите новые, скорее, я еле терплю
И может, можно – еще и не такие бывают «можно» – получить другого ребенка. Настоящего, здорового, беспроблемного. Ее. Как бы было хорошо.
Она вздыхала.
Жила. Дни шли, а никто не приходил. Разоблачать было некого.
Доставка продуктов спасала. Выход на улицу удалось оттянуть на целых десять дней. Погода улучшилась, приложение на телефоне радужно показывало +18, что для середины сентября казалось редкой, практически райской температурой. Два дня Саша смотрела на солнце из дома. На третий – одела ребенка, собрала сумку с необходимыми ему вещами и вышла.
Правда, сначала нужно было спустить коляску – раму, на которую устанавливалась компактная люлька. Десять ступеней – десять шагов – десять секунд – которые надо пройти одним рывком, задержав дыхание. Поудобнее схватиться, дернуть изо всех сил. Потом еще и еще, пока не закончится пытка.
На каждой площадке между этажами она останавливалась, переводила дух, успокаивающе смотрела вниз, считала, сколько еще рывков осталось. Через десять минут и восемь лестничных пролетов нехорошо давали о себе знать спина и затекшая на правую сторону шея; побаливало бедро, которым пришлось поддерживать коляску, саднила внутренняя сторона предплечья, туда врезался и терся острый край.
Кисти рук и пальцы подергивала дрожь. Подмышки горели. Горло резало. Дыхание не восстанавливалось. Какая же она жалкая!
Саша скорее нажала на кнопку домофона, толкнула дверь и выбралась наконец на волю. Проверила ребенка, который чудом не заплакал во время спуска, продышалась, опираясь на колени. Выгнулась, подняла лицо к солнцу и толкнула эту обузу вперед, по дворам и улицам, к цели.
Теперь можно порадовать себя, купить что-то вкусненькое.
С некоторой опаской она зашла в крупный супермаркет и растерялась, не понимая, как управлять коляской и корзиной для покупок. Поколебавшись, решила сложить продукты вниз, в специальную сетку. На кассе быстро выгрузила покупки на ленту. Ребенок постанывал. Высокий ухоженный мужчина впереди покупал вино и сыр. Сзади, на небольшом испуганном отдалении, застыла модная девушка, сжимавшая в руке стеклянную бутылку воды. Малыш резко крякнул один раз, второй и уже не стал сдерживать крик.
– Тшш, аа-аа-ааа, – утешала Саша, качая и катая коляску. А сама молилась, чтобы мужчина скорее забрал чек. Ребенок немного успокоился. Но ненадолго. Он хотел ехать, двигаться, мирно спать. Она знала об этом.
рабыня знала
Когда очередь подошла, Саша достала картхолдер, мельком зацепив взглядом руки. Дрожат. До сих пор.
– Какая вы симпатичная мама! – подметил старенький охранник, пока она расплачивалась. Саша вздрогнула, кинула взгляд на флегматичную кассиршу, а потом буркнула:
– Спасибо.
Тяжело было примерить на себя. Она – Саша, он – ребенок, и слово «мать»?
Мама – это Сашина мама. И мамина мама. Папина мама и папиной мамы мама. И все дальше и ниже по генеалогическому древу, о котором, впрочем, обычно – при относительной молодости и увлеченности собственной жизнью – никто и не вспоминает.
– Мамаша, вы карточку забыли! – со смешком крикнула девушка с водой.
– А, да.
Саша дошла до парка, села на дальнюю солнечную скамейку, достала булочку и питьевой йогурт. Коляска с ребенком стояла рядом, и, хоть по-хорошему нужно было расстегнуть теплый, купленный еще до родов комбинезон, будить спящего не хотелось.
Краснота и красота золотых листьев обжигала глаза. Нечто тяжелое в груди пошевелилось, но не сдалось. Она тихонько сидела, наслаждаясь едой, выдыхая, если прохожий, показавшись вдалеке, сворачивал в другую сторону.
вот она уже и мамаша Да, ей двадцать шесть, и она уже, уже… Другое дело – тот красивый мужчина. Вино и сыр – это банально, но так, вероятно, вкусно. Как бы хотелось…
Двадцать волшебных минут ей казалось, что все замечательно. А потом закряхтел ребенок. И Саша вспомнила, что ей еще поднимать коляску назад, на восемь пролетов вверх, к себе домой.
Взгляд, окрик совершенно чужой девушки из магазина преследовал ее еще несколько дней. Саша доставала это воспоминание, со всех сторон любовалась им, мазохично поглаживала новый, унизительный статус «женщины-мамаши». Постепенно отлегло.