Хотела кинуться на кровать, но он проснулся. Закряхтел. Застонал. Пришлось проверить подгузник, а потом долго укачивать младенца на руках. Но он не засыпал, черт возьми, не засыпал и все больше извивался на руках.
Она качала ребенка, баюкала, булькала, осторожно трясла в разные стороны, чтобы он наконец перестал кричать. А потом вздрогнула, вспомнила. А если это – тот самый приступ, о котором предупреждал доктор? Хотела позвать медсестру, но малыш успокоился и обмяк, переводил дыхание. И Саша стояла. И Саша замедляла разогнанное сердце.
Нет. Не так она себе все представляла. Злилась на себя – дуру; на Марка, от которого забеременела, да так и оставила; на врачей, других матерей, общественность, государство.
«Все изменится», – говорили они.
«Ты больше не будешь прежней», – говорили они.
«Любовь к ребенку затмит все, и даже собственные желания», – говорили они.
как же надоели!
а если я не могу? хотелось кричать
а если я не справлюсь? хотелось кричать
а если дальше жизни нет? хотелось кричать
Она качала и кричала. Кричала и качала. Она беззвучно выла, грызла, истязала себя, пока не онемели руки. Пока не онемела душа.
Тишина наступила не сразу. Сначала нечто врывалось, врывалось неуверенными толчками, преодолевало сопротивление, зудело, юлило, а потом вдруг отстранило нервоточину. Стало оцепенелой, неуверенной тишиной.
Два дня она пролежала на смятой, уже пахнущей младенцем постели, отлучаясь, чтобы покормить и поменять подгузник, дойти до туалета, съесть безвкусный злаковый батончик. Звонили подруги, звонила, конечно, Яна, но Саша не отвечала. В выходные не было врачей, утренних обходов, обязательных дел, и она могла молчать, наслаждаясь одиночеством.
Повезло.
Время вокруг текло медленно, тягуче, мир переворачивался вместе с Сашей на один бок, а потом надолго замирал, пока бок не затекал, и нужно было опять менять положение. Голод не приходил. Еда пахла. Дышала. Что-то обещала. Но зачем? Пока можно и обойтись.
Медсестра зашла в воскресенье, рано утром, попросила занести бумажку для личного дела.
– Найду чуть позже, – пообещала Саша.
Женщина поворчала, ввела лекарство в катетер на голове ребенка и вышла. И снова зашла к обеду.
– Все лежишь? Мне нужно документы отсканировать.
– Сейчас поищу.
– Кто за ребенком будет смотреть, пока ты разлеглась?
– Я, – еле слышно проговорила Саша и резко встала.
Побелела. Покачнулась.
– Ну-ну. Ты совсем не ешь, что ли? Бледная такая, – сощурившись, спросила женщина в белом.
– Ем.
Саша встала у тумбочки, ожидая, когда медсестра уйдет. Но та не двигалась.
– Думаешь, ты одна такая? Да тут целое отделение, да еще с диагнозами пострашнее. Некоторые дети по двадцать операций переживают, месяцами в больничных стенах. Матери все силы на них тратят, а не на… эх… да что тебе…
Вышла наконец.
а что мне другие? я-то одна
Саша присела на корточки и в упор уставилась на светло-серую дверцу с истертой ручкой. Вспоминала-вспоминала, что же надо было найти. Куда она могла положить эту бумажку? Пакеты, пакеты, все эти дурацкие пакеты; набитый рюкзак. Она без разбору начала вытряхивать оттуда вещи. Что тут? короткая жизнь человека
ворох скомканных салфеток; еще чуть влажных
файлик со смятыми по углам документами
недоеденная, истертая пачка печенья
пакет с грязным бельем; нет сил разбирать и стирать
крем универсальный: для лица, для тела, для ребенка
шампунь и мыло в скользком пакете; болтается бритва
зарядка для телефона с изломом на шнуре
пеленки, распашонки и штанишки для младенца
кружка, ложка и тарелка; почерневшие
чайные пакетики, обертки от злаковых батончиков; не меньше семи
расческа, попавшая в худенький пакет с трусами; без зубьев
цепочка, подаренная мамой на… на восемнадцатилетие; золотая
Цепочку Саша достала из маленького потайного кармана. Аккуратно расправила на руке и села прямо на пол.
а ведь как новая, а ведь как вчера
«На память, – сказала мама. – Знаю, ты не любишь желтое золото, но я купила эту цепочку давным-давно, на первые заработанные от магазина деньги. Я радовалась, что смогла. И ты все сможешь. Пусть остается как символ».
Саша хорошо помнила. Они сидели в изящном летнем кафе с коктейлями и итальянской пиццей с базиликом. Справляли ее поступление на экономический факультет. Слушали и рассказывали каждая о своем. Мама выглядела удивительно молодо – не дашь и сорока.