В ответ я наградил его резким ударом локтя и освободился. Вскочив на ноги, я вытер глаза рукавом и раскрыл пальцами веки, потому что ничего не видел: глаз не пострадал, просто его залепило снегом и залило кровью. Наверное, разошелся старый шов на брови. Я осторожно дотронулся до затылка: мокро. Поднес пальцы к глазам: в крови.
Охотник поднялся и бросился на меня.
Я сделал шаг в сторону и провел апперкот в челюсть. Мужчина пошатнулся, но быстро восстановил равновесие, и тогда я, вложив остатки сил, ударил его в грудь. Охотник, согнувшись пополам, свалился на землю, и я пнул его ногой с такой силой, что он перевернулся на другой бок, не разгибаясь.
По Пятой авеню к нам бежал ещё один Охотник. Черт!
Со всех ног я помчался по Пятьдесят шестой улице на восток.
Оглянувшись, увидел, что первый Охотник снова в строю, а к нему приближаются ещё четыре человека.
Пересекая Мэдисон-авеню, я слышал как они несутся по следу. Путь в северном направлении здесь оказался закрыт, и мне пришлось свернуть, ещё на квартал удалившись от зоопарка.
Не раздумывая, я побежал по Парк-авеню. Охотники не отставали. Конечно, я успел изучить улицы Мидтауна как свои пять пальцев, только вот от этого было не легче. Наверняка я знал лишь одно: к зоопарку зараженных привести нельзя.
Впереди лежала Пятьдесят седьмая улица и как раз на её углу магазин Калеба. Там хотя бы безопасно. Вдруг мне удастся незаметно заскочить туда, а они пробегут мимо.
Железный брус тяжело опустился на скобы. Я стоял внутри книжного магазина. Калеб закрасил все окна, оставив на уровне глаз маленькие окошки, прикрытые чёрными листочками на манер амбразур, поэтому внутри царила полная темнота. Я замер и прислушался: вроде тихо. Постепенно глаза приспособились к отсутствию света и стали различать очертания предметов. Как и прежде, повсюду стояли тренажеры, виднелись ровные ряды книг, появилась из мрака доска, на которой я оставил для Калеба послание. Всё было так же, как и четыре дня назад, только ковёр под ногами хлюпал от влаги.
Я простоял в абсолютной тишине пару минут, прежде чем рискнул выглянуть на улицу и проверить, где мои преследователи. Я осторожно приподнял черный листочек, закрывавший глазок, и припал к стеклу.
Охотники постояли на перекрестке, затем медленно двинулись по улице, вглядываясь в развалины Ситибанка, не пропуская ни одной стоявшей на дороге машины, высматривая на снегу отпечатки ног. Хоть бы какие-нибудь чужие следы увели их от моего укрытия…
Я взглянул на часы: время уходило как песок сквозь пальцы; снова припал к глазку. Вот они! Охотники возвращались по Парк-авеню. Запылил мелкий снег. Времени не оставалось, но высовываться сейчас на улицу тоже было нельзя. Не отстреливать же их, в конце-концов! А мои следы такой никудышный снег скроет нескоро.
Кое-как освещая путь зажигалкой, я стал пробираться по магазину. Я не помнил, было ли у Калеба другое оружие, кроме помповой винтовки, которую он взял с собой в ту ночь. Ничего полезного мне найти не удалось. Я попробовал было надеть на голову спортивный шлем, но от него рана на голове заболела ещё сильнее.
Снаружи донеслось странное шорканье. Я бросился к боковому окну: Охотники уходили по Пятьдесят седьмой улице. Сердце бешено колотилось в груди: только не возвращайтесь, ну пожалуйста!
Я смотрел им в спины, пока они не скрылись из виду, подождал ещё минуту или две и подошёл к выходу, поднял тяжёлый брус, открыл двери…
Внутрь ворвался поток ледяного воздуха. Пусто! Только снег и больше ничего. Я плотно закрыл створки и перебежал на другую сторону улицы. Пистолет по-прежнему тянул руку, зато на душе было спокойно: удалось обойтись без кровопролития. Оставалось мало времени, но и до зоопарка тут рукой подать.
Я бросил на магазин прощальный взгляд, и мне на мгновение показалось, что в одном из верхних окон мелькнул силуэт. Калеб! Неужели он наблюдал за мной? Но ведь он мог спуститься и напасть? Я предупредил всех в Челси Пирс, чтобы они остерегались его, но, в общем-то, прекрасно понимал, что его главным врагом буду именно я, потому что этот чертов вирус поразил и нашу дружбу тоже. Может, для него стало делом чести убить меня — или не чести, уж не знаю, какие чувства двигают Охотниками. Но ведь они все ещё люди!