— Отпусти меня, — говорит она.
— Я отпустил. Ты сама вернулась.
— Ты вернул меня.
— Как?
— Откуда мне знать?
Стоя на крыше Рокфеллеровского небоскреба, на высоте почти семидесяти этажей над землёй, мы целовались. Это было больше двух недель назад. А меньше чем через две минуты я могу умереть. А вдруг я уже умер? Кто знает?
Анна спрашивает:
— Зачем тебе это?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Знаю.
— Пусть будет по-другому.
— То есть?
— Пусть будет по-другому.
— Как?
— Не умирай.
— Я смогу?
Анна молчит.
— Прости, что не верю тебе, — говорю я.
— Ладно. Забыли. Сделай это.
— Что?
— Оставайся таким.
— Каким?
— Откуда мне знать. Ты же меня бросил, помнишь?
— Разве?
Я думал об этом. В конце концов, может, это она бросила меня?
Мы снова на перекрестке возле Бродвея. Сейчас я побегу. Последний взгляд на друзей. Анна смотрит мне прямо в глаза — она всегда так смотрит? У неё за спиной знакомый магазин. Место нашего расставания.
— Ты стал себе на уме, — говорит Анна.
— Я вспоминаю.
— Тогда ясно.
— Да.
— Пусть будет по-другому.
— Не выйдет.
— Пусть будет по-другому.
— По-другому?
— А почему нет? Это же твоя память.
Почему нет? Да потому, что я это я. Если изменить воспоминания, что у меня останется? Зачем жить, если можно сделать вид, что ничего не было?
А разве мы не так живём? Разве не делаем вид, будто ничего не было?
— Память моя. Но я не хочу, чтобы стало по-другому. Ведь тогда меня не будет здесь.
— Где? Где тебя не будет?
Я смотрю по сторонам.
— Здесь, — отвечаю я. — В зоопарке Центрального парка.
Я сплю. Может, я умру через минуту, но во сне мне этого никак не узнать. В комнате ещё есть люди. Они спят под одеялами. Они живут, они любят.
— Смотри, на их месте могли быть мы, — говорит Анна.
— Нет, — отвечаю я.
Я больше не вижу её, только слышу. Я вижу себя, вижу три кровати, на которых спят люди. Такое уже было однажды, но совсем недолго. Я уверен, что видел эту картинку, как уверен в самом себе. Я там.
— Осторожнее, — говорит Анна.
— Больно.
— Всем больно. Просто потерпи.
— Зачем?
Мы едем в последнем вагоне поезда метро. Я вижу, как за нами несется огненный шар. Вот он: раскаленный, ослепляющий, черный. Я лежу на животе и ничего не могу понять. Закрываю глаза — так легче. Я знаю, что будет дальше, что я увижу, и больше не хочу это переживать. Не открывая глаз, жду. Он приближается. Живой огонь солнечного диска. Я больше не проснусь. Я иду к своим друзьям.
Женский голос. Мама? Анна? Мини? Рейчел? Фелисити? Пейдж? Нет, какая-то незнакомая женщина. Она зовёт меня очень громко, очень требовательно:
— Джесс! Джесс!
Подходила медсестра, что-то проверяла. То и дело надо мной склонялись врачи. За прозрачной стенкой палатки строем прошли солдаты. Садилось солнце, и в быстрых сумерках я увидел, как взметнулись вверх огромные языки пламени, одновременно грянул взрыв, от которого затряслась земля. Кричали люди, все вокруг рушилось, и снова…
На смену огню пришла темнота.
Я буду скучать по этому городу, по холоду, по людям, по покою и тишине. Дома будет невыносимо жарко — я уже и не могу вспомнить, какая она, жара — и ритм жизни будет совсем другим. Мои друзья останутся здесь, чтобы восстанавливать старое и создавать новое, они будут со смехом и слезами строить новый мир.
— Джесс!
После…
— Джесс?
Я посмотрел на часы. В кабинете психиатра их было аж четыре штуки: так что, куда бы моя мозгокопательница ни повернулась, она обязательно натыкалась взглядом на циферблат и была в курсе, который час. Видимо, вопрос времени для неё много значил. На улице стемнело, а в кабинете были опущены жалюзи и горел свет, правда, он то и дело мигал. Я провел здесь почти час, а значит, осталось совсем немного. Врач слушала меня почти все время, а последнюю минуту или две, проявляя особое усердие, даже стала что-то молча строчить в блокноте.