— Нью-Джерси… — задумчиво произнес я.
Дейв эхом повторил:
— Да, Нью-Джерси…
Никому не хотелось разговаривать, но и молчать было нельзя:
— Так хочется в горячий душ! В настоящий горячий-прегорячий душ!
— Да! И голову вымыть как следует, — добавила Анна.
— И побриться.
— И телик посмотреть.
Мини была в своем репертуаре. Я улыбнулся:
— Да, я тоже хочу телик посмотреть.
Друзья болтали о чем-то, а я наблюдал за ними и думал, насколько сильно они изменились со времени той поездки в метро. Мы все изменились.
Пожалуй, больше всех изменился Дейв, особенно после вылазки в город. Он ходил по улицам разрушенного Нью-Йорка совершенно один и занимался там непонятно чем. Но мне и не хотелось знать, чем именно. Вариантов было много. Может, он просто сидел в кабине пожарной машины или в каком-нибудь магазине и плакал. Странно, почему мне совсем не интересно, где он провел почти два дня? Да какая мне разница, чем он занимался и где был, — это его личное дело. Лезть к нему с вопросами — все равно, что просить Анну почитать вслух дневник или расспрашивать Мини, о чем она думает. Но вернулся Дейв совсем другим. Может, он видел смерть — такую, как видел я…
Анна что-то писала в блокноте — мне нравилось, что даже в такой ситуации она не меняет своих привычек. Хотелось верить, что эти записи помогают ей отвлечься от происходящего, перенестись в другой мир. Она заслужила это право. Анна чуть прикусила губу, склонившись над блокнотом, и мне показалось, что вновь запахло клубникой. Я смотрел на её яркие губы, на длинные ресницы, на то, как она сосредоточенно пишет, и хотел снова поцеловать её. Только вот вряд ли я когда-нибудь сделаю это…
Мини. За это время она стала мне дороже всех. Она всегда была рядом — и никогда не мешала, она знала цену вещам — и готова была отдать последнее, она не разбрасывалась эмоциями — и была способна на настоящий поступок. Иногда она наблюдала за мной. Так, как я наблюдал за Анной. Я впервые заметил её взгляд ещё в лагере ООН и понял, что нравлюсь ей. Эти воспоминания заставили меня покраснеть. Я больше не хочу быть подростком, я не хочу находиться здесь. Я хочу перестать проживать воображаемую жизнь и постоянно анализировать свои поступки. Я хочу стать взрослым и сильным, научиться без помощи друзей отвечать на вопросы, которые ставит жизнь…
— Выход в пять, — сказал я.
Ребята согласились.
Из туалета выскочило несколько крыс. Я хотел умыться, но воды в кране не оказалось; на дне раковины были пепел и пыль, а на стене красовалась большая чёрная отметина. Я увидел себя в треснутом зеркале и снова, как наяву, пережил свой ночной кошмар. Я один стою посреди поля. Вокруг что-то мелькает, вспыхивает. Я вижу себя со стороны, сверху. Я посреди Центрального парка, а вокруг — охотники. У меня есть то, что им нужно, и они об этом знают. Им нужна пульсирующая во мне кровь, и я должен отдать её. Бороться нет сил. Кровь с рук капает на землю. Я закрываю глаза, поднимаю вверх руки и кричу, что готов… Мой крик дробится эхом и затихает. Открыв глаза, я вижу, что охотники не шевельнулись. Они смотрят на меня так, как я смотрел на них сотни раз. Круг расширяется: они расходятся от меня, как мелкие рыбешки расходятся от хищной рыбы. Неужели они боятся меня так же, как я боюсь их?
Я откашлялся и выплюнул в раковину слюну пополам с пылью. Из глаз потекли слёзы. Вдруг воздух шевельнулся…
Позади, в дверном проеме стояла Мини.
— Ты не один. Не верь снам. Все будет в порядке.
Я посмотрел на неё: откуда она знала про мой сон? Ведь я никому его не рассказывал. А вообще, какая разница? Спасибо, Мини! Во многих вещах она разбиралась гораздо лучше остальных. Интересно, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить её за то, что она помогает мне пережить все это?
— Спасибо, Мини.
Я ещё раз посмотрел на свое отражение в грязном зеркале и вышел вместе с ней.
— Я не хотел доставлять проблем. Со мной все в порядке.
Мини ничего не сказала, просто кивнула — показала, что поняла. Она действительно понимала гораздо больше других.
Я надел тяжёлый рюкзак и вышел на улицу. Ребята последовали за мной. Снег прекратился, тучи рассеялись, ярко светило солнце, и в жизни снова появилась надежда.
— Сюда, — сказал я и пошел на север. Мы дошли до конца квартала и оказались на площади Коламбус-серкл, к которой сходятся Бродвей, Централ-парк-саус и западная часть Пятьдесят восьмой улицы. Людей здесь не было, зато оказалось полно разбитых машин и разрушенных зданий. Чтобы перейти на другую сторону, пришлось пробираться через груды развалин и мусора. Я хотел двинуться на запад по Бродвею, но ничего не вышло: дорогу завалило. Тогда я повел ребят по улице Централ-парк-уэст, но и там мы уткнулись в завал. Спрятавшись за автобусом, я развернул карту.