В ожидании казни
В одиночной камере сидел юноша в серой куртке, на дворе было лето, но в подвалах тюрьмы было все так же нестерпимо холодно и сыро. Последний побег закончился весьма плачевно, он едва не сорвался в пропасть, потерял голос и разучился мечтать. Теперь он просто ждал, когда в очередной раз придет тюремщик и объявит, что пришел срок, что больше медлить нельзя, и поведет его самой прямой дорогой туда, где старый палач изгонит из тела его мятежную душу.
Где-то вдали раздался скрип плохо смазанной двери, и вскоре у двери возник немолодой и грузный мужчина с пистолетом и шпагой у пояса. В руках он нес какой-то сверток, но это была вовсе не еда. Там, под плотной и грубой тканью что-то шевелилось, что-то маленькое и живое.
- Она не пришла? - осведомился юноша, повернувшись лицом к тюремщику. Глаза его еще несколько секунд привыкали к яркому свету факела, прежде чем он разглядел сверток. - Атеас, что это у тебя в руках?
- Это волчонок. Он остался после недавней охоты, - промолвил стражник, разворачивая ткань, - я хочу, чтобы ты выкормил и воспитал его, прежде чем тебя казнят. Я хочу, чтобы ты научил его выть.
- Как мило, - усмехнулся юноша, но волчонка на руки взял. Зверь смотрел ему в лицо, без капли страха и недоверия, с первых секунд он признал в нем своего.
- Он будет петь за тебя, - как-то очень тихо сказал стражник, - Все твои песни - это боль и отчаянье, тоска и ожидание. Не бросай его, кроме тебя у него никого нет.
Повисла тишина, такая, что даже факел стал светить более тускло. Стражник некоторое время смотрел куда-то вдаль, туда же бросил парочку старых морских проклятий и ушел, оставив юношу наедине с волчонком. Шли дни и недели, но она все никак не приходила. Сколько ни старался молодой поэт, но выть хотелось лишь ему одному, а щенок весело носился по камере и заливисто лаял на поросшие мхом стены. Иногда по ночам был слышен легкий скрип - то юноша писал на стенах письма той, что не приходит. Той, что не прочтет.
Так минули лето, осень и зима. С каждым днем стражник становился все мрачнее, и поэт понял - близится срок. Он и сам почти потерял надежду, и перо его все реже касалось гладкого камня. Однажды он не спросил, пришла ли она. Что там говорить, она и правда не пришла. Но это неважно. Главное - что он не спросил. Так пришел его срок.
Дверь распахнулась, и юноша вышел навстречу шатающемуся стражнику. Он выпил сегодня столько, что одно только чудо держало его на ногах.
- П-прости, сынок, я правда хотел другого исхода, - с трудом выдавил он, пропуская молодого поэта вперед. Слегка шатаясь, они покинули сырой холодный коридор, чтобы после вернулся лишь один. В этот день волк завыл впервые, протяжно, надрывно, он пел песнь о том, кто не дождался.
А через неделю она пришла, и принесла с собой весну и тепло. Она вошла в его камеру, и волк, узнав ту, что не приходила, взвыл с еще большей болью, чем прежде и забился в дальний угол, он бежал бы сейчас прочь, да только нигде не скрыться от этой тоски. А она читала письма поэта и звала, и говорила, что вот она, здесь, и снова читала, плакала и звала. Говорят, она поселилась в его камере и стала ждать чуда, и надеяться, что однажды он придет и освободит ее, и подарит свободу и жизнь. А потом, однажды, она решила, что его и не было вовсе, только детские мечты и ожидание, только надписи на стенах, оставленные кем-то. И тогда снова пришел стражник и сказал, что пришел ее срок. А волк бесновался, не пускал ее в открытую дверь, его била крупная дрожь, а на глазах выступили слезы. Он видел все и знал, он хотел сказать всего одно слово. Дождись. Но вместо этого, как всегда, округу огласил протяжный вой.
Говорят, палач никого не убивал, но у каждого забирал сердце. Еще говорят, что они все-таки встретили друг друга, но не узнали в новом облике и прошли мимо. Они больше не тосковали и не плакали, им было нечем. А недавно в камеру к волку подселили еще одного безумца, который ждет и верит. Интересно, дождется ли?