Марина подошла поближе к окну, выглянула вниз. Там стояла огромная машина, у которой вместо кузова была платформа-тележка. Платформа поднималась вверх на большом блестящем столбе. В тележке на цыпочках стоял муж Натальи – Лев, с цветами и апельсинами в сетке-авоське.
– Левушка! Ты зачем все это принес? Цветы нельзя сюда и апельсины тоже! Нам цитрусовые есть противопоказано – у малышей может аллергия начаться!
– Ну и куда я теперь с этим? Знаешь, как я их доставал! Для тебя...
– Неси домой! Или знаешь что... Отнеси в приемный покой, отдай нянечкам. Скажи, приходил в седьмую палату к Стрелковой, а сказали, что нельзя. Пусть апельсины едят и на цветочки любуются.
– Ладно! Нянечкам так нянечкам, – проворчал муж беззлобно. – Наташка, ну как хоть все, а? Тебе больно было?
– Ну ты даешь! – шикнула на него Наталья. – Разве можно такое вам рассказывать? Ты тут в обморок упадешь! Или вообще свалишься вниз с тележки!
– А как бы посмотреть, а?
– Да я еще и сама не видела! Ну, видела, но не помню. А кормить первый раз только завтра принесут! Дома насмотришься! Все, уходи, вон дядька уже машет тебе. И больше этого не делай, ладно?
Наталья потянулась поцеловать мужа, и Марина отвернулась, чтобы не смущать их.
За окном тихонько щелкнул какой-то механизм, и Наташкин муж помахал всем: «Пока!» Его взъерошенная макушка дрогнула и скрылась под окном. Наталья еще посмотрела немного вниз, потом махнула ладошкой и отошла от окна.
* * *Эту лохматую макушку Наташкиного мужа Марина всегда вспоминала, когда ей было особенно одиноко. Обидно было до чертиков, что к ней никто в окно не забирался с апельсинами и цветами. И она так легко не отказывалась от них в пользу больничных нянечек. Ах, как ей хотелось вот так же запросто бросить лохматой макушке в окне, что им нельзя есть апельсины, потому что у малышей может начаться аллергия, а цветы нельзя, потому что антисанитария!
Но ей так сказать было абсолютно некому. Марина весь вечер пролежала тогда, отвернувшись носом к стенке, как их третья соседка по палате, и даже всплакнула без звука, закусив до боли фалангу указательного пальца на правой руке.
Наталья не понимала, что происходит. Она присела на краешек скрипучей больничной кровати с продавленной сеткой, в которой, точно в гамаке, утонув по центру, лежала Марина, и тихонько поглаживала ее по плечу. На нем ясно выделялись два аккуратных пятнышка – следы от детских прививок, из-за которых хрупкая Маришка сама выглядела обиженным ребенком. Наталья так ни о чем и не решилась расспросить свою новую подругу.
* * *А ночью Марину прорвало. Несмотря на трудный и длинный день, им не спалось. Они устали считать слонов и баранов, уставившись в едва схваченный тенями потолок больничной палаты, – за окном висели белые питерские сумерки.
– Нат, ты не спишь? – заговорила Марина, сначала шепотом, словно пробуя плотную тишину, потом – вполголоса, так что Наташе не пришлось прислушиваться к словам.
* * *– ...И что, ты так больше о нем и не знаешь ничего? – спросила Наталья, когда ее новая подруга закончила свой печальный рассказ.
– Нет, конечно. А что и как тут узнаешь?!
Они помолчали. Наташка нашла в темноте Маринину руку, крепко сжала ее холодные пальцы. «Держись!» – не сказала, а выдохнула.
* * *Из роддома их забирал Наташкин муж Лев. Их выписали одновременно, а ехать им было в одну сторону, вот и решено было сэкономить немножко на такси.
У Наташи и Левушки была маленькая квартирка на Московском проспекте, а у Марины – комнатка в коммуналке на соседней улице. Девушки были безумно рады тому, что живут рядом. Город огромный, с маленьким ребенком много не наездишь в транспорте по гостям, а тут – пять минут спокойным шагом между ними.
Лев у Натальи вкалывал с утра до вечера на своем заводе, совмещая все, что позволено было совмещать ему на инженерной должности. Уходил засветло и возвращался затемно. В выходные думал только о том, как бы выспаться вперед на всю неделю. И чтобы маленькая Женька не мешала папе спать, Наташка брала малышку и уходила на целый день к Марине. Да и по будням они все время проводили вместе. Так было проще и малышей убаюкивать, и кормить, и по очереди бегать на молочную кухню.
Очень скоро Лев Стрелков стал говорить про них «мои девчонки», а на работе над ним подшучивали мужики: отвез в роддом одну жену, назад получил двух, и обе – с малышами. И в детском вопросе полный набор – мальчик и девочка.
Это было невероятно. Таких близких отношений, какие сложились между этими вчера еще абсолютно посторонними людьми, надо было поискать среди родственников. Родных людей нередко раздирают ненужные ссоры, и войны между ними идут такие, что оторопь берет. А эти трое стали роднее родных. Нет, не трое! Еще Женька и Егорка, их дети. Они очень скоро перестали разделять их, только в документах одна была Стрелкова, а другой – Андреев. Они почти одновременно начали ходить и говорить. И если мам было две – Наташа у Женьки и Марина у Егора, – то папа был один, только Женькин. И когда Егорка следом за Женькой уверенно назвал Левушку «папой», тот не очень-то и удивился. А Марина разрыдалась.