Лестница скрипела точно так же, как в моем сне. От наших ног оставались темные следы, и в комнаты на втором этаже мы заходить не стали, только заглянули. Все там было в порядке. Пыльно, воздух затхлый, и только. В детской стояла на столе тарелка с печеньем, а по полу раскатились цветные карандаши.
— Оставляй Олежку у нас до вечера, — предложила Вера. — Уберешься… Ну и хоть поплачешь спокойно, если подступит. А хочешь, и ночевать возвращайся.
Плакать я не собиралась, но строить из себя железную леди или бесчувственную стерву перед соседкой и, похоже, единственной близкой подругой — тоже. Обняла Веру, пробормотала:
— Спасибо тебе, спасибо!
Проводила ее до прихожей, отперла дверь — ключи торчали в замочной скважине, целая связка. Нужно будет разобраться, какой откуда, хотя это, наверное, не самое срочное.
Ох, у меня теперь все срочное…
Дверь я оставила открытой — пусть проветривается. Обошла дом, распахнула все окна. Нашла ведро, тряпку и швабру: не таскать же по всему дому гарь и пепел на тапочках.
И принялась за дело. Обгорелые стены мыть я пока не возьмусь, но остальное должно сверкать! Чтобы никакой грязи, никакого, мать его, разлитого пива, вони и плесени! Мне сюда ребенка вести.
Выплескивая в сад под яблоню третье ведро грязной воды, я поймала себя на том, что напеваю под нос. Водилась за мной такая привычка: когда руки заняты, а голова свободна, само собой что-то складывалось в слова и строчки, без особого смысла, но работа от этого спорилась, а настроение поднималось.
Что ж, почему бы и не потащить хорошие привычки в новую жизнь?
А еще почему-то показалось, что и дом, и деревья в саду радуются моей незамысловатой глупой песенке.
Все-таки физическая работа и в самом деле прочищает мозги. Я уже отдраила полы в гостиной и занялась кухней, когда в голову пришла неприятная мысль: а мой ли это дом?
Вдруг он взят по кредиту или ипотеке и еще не выкуплен? Или мы его и вовсе снимали? И что тогда делать?
Этот простой и очевидный вопрос словно прорвал ту плотину в мозгу, которая отгораживала меня от реальности. Я работала или нет? Если да, то где, кем и что делать с неделей прогулов? Если нет, то на что жить? Положена ли мне какая-нибудь пенсия по потере мужа? Пособие на ребенка? Кстати о ребенке, он ходит в детский сад или сидит со мной дома? Если детский сад — то где, на каких условиях, кого я там должна знать? Есть ли у нас родственники, и если есть, то где они? Тут такая трагедия, и никому дела нет?
И кстати о родственниках, где я вообще нахожусь? В смысле, какой это город? Год?
Мой ли это мир? Вроде бы все здесь достаточно привычно, но почему-то же возникает иногда ощущение чуждости и непонятности. А как хочется хотя бы издали поглядеть на своих, убедиться, что с ними все в порядке…
Что ж, отдохнем немного от уборки, тем более что это тело уже устало до дрожи в ногах. То ли не выздоровела окончательно, то ли сама по себе такая хлипкая, непривычная к работе… Ну да с этим мы разберемся. Позже.
А пока я поднялась на второй этаж, остановилась в нерешительности, гадая, откуда начать поиски документов, и почти на автомате открыла одну из дверей.
Здесь была, очевидно, супружеская спальня — широкая кровать, небрежно застеленная выцветшим покрывалом, массивный одежный шкаф с исцарапанной дверцей, времен примерно моей бабушки, и неожиданно изящный секретер светлого дерева с перламутровой инкрустацией, категорически неуместный среди окружающего убожества. На широком подоконнике валялась газета, круглый механический будильник с остановившимися стрелками показывал половину второго. И хоть бы коврик какой на полу, не говоря уж о зеркале со столиком для косметики… Не скажешь, что здесь живет молодая красивая женщина. Правда, зеркало в рост должно быть на внутренней стороне дверцы шкафа — помню я такие шкафы, ведь и правда у бабушки точь-в-точь такой же был. Открыла дверцу, оглядела свое отражение — бледная, растрепанная, вспухший синяк от виска до губ все еще радует переливами от черно-фиолетового до багрового. М-да. И в люди-то не выйдешь с таким украшением.
Осмотр одежды отложила на потом. Сначала — найти документы. Выяснить о доме.