Когда я проводила ночь в покоях принцессы, я слышала, как на пруду птицы до утра непрестанно кричали и хлопали крыльями, мне тоже не спалось.
Так шептала я сама себе, а дама, лежавшая рядом, услышала и заметила мне:
Дама, с которой мы были дружны, открыла раздвижную перегородку между нашими комнатами, так что они соединились в одну, и мы с нею весь день провели в разговорах. Ещё одна наша приятельница в это время чем-то занималась в покоях принцессы, и мы несколько раз звали её к себе. Наконец, она ответила: «Ну, раз вы говорите, чтобы я непременно пришла, тогда приду…» Мы отправили ей случайно оказавшуюся под рукой сухую веточку мисканта со стихами:
Дамы, которые принимали у нас придворных высшего ранга и близких к государю, были заранее назначены и известны, что же до неопытных и несветских вроде меня, то гости даже не знали, существуем мы или нет. Но в самом начале десятой луны, как раз была очень тёмная ночь, во дворце читали сутры[86], и, поскольку голоса чтецов были очень благозвучны, мы с одной дамой устроились недалеко от дверей в молельный зал, слушали и беседовали, непринуждённо расположившись на циновках – а тут как раз пожаловал гость[87].
– Бежать звать старших фрейлин из их покоев будет неприлично. Раз уж так случилось, будем вести себя согласно с обстоятельствами. Останемся здесь, – сказала та вторая дама, и я продолжала сидеть рядом, прислушиваясь к тому, как она беседует с гостем. Своей манерой говорить он производил впечатление зрелого рассудительного человека, в нём не было ничего отталкивающего. – А вторая из вас? – поинтересовался он, но не сказал ничего из тех неприкрытых двусмысленностей, что имеют хождение в свете, а заговорил о красе и быстротечности нашей жизни и о других подобных вещах, заговорил очень искренне и печально. Были в его голосе какие-то нотки, которые не позволяли нам решительно оборвать беседу и скрыться в своих комнатах, и обе мы отвечали ему и продолжали разговор. – Оказывается, есть ещё дамы, с которыми я незнаком! – удивлялся он и совершенно не собирался уходить.
Было очень темно, даже звёзд не видно, шёл долгий осенний дождь, и капли, стучавшие по листве деревьев, издавали причудливый, но приятный звук. – И всё же, как ни странно, в такой ночи есть своя красота, не правда ли? При ярком лунном свете всё слишком хорошо видно, и порой досадуешь на этот блеск без полутонов, – и он заговорил о красоте весны и осени:
– Подчиняясь течению времени, мы сначала находим очарование в весенней дымке, когда она плотно стелется по всему небу, так что вместо яркого лунного лика видно широко разлитое сияние – в такое время хорошо слушать мягкое звучание лютни «бива», настроенной на лад «благоуханный ветерок». Но с наступлением осени, когда месяц становится удивительно ясным, и, невзирая на пелену тумана, его, кажется, можно руками потрогать, так ярко сияет он на небе, тогда под аккомпанемент ветра и голосов насекомых приятно звучание тринадцатиструнного «кото», когда вместе с ним слышна чистая мелодия флейты – тут и подумаешь: что же такого находил я в весне? Но не успеешь оглянуться, как уже и зима, ночью даже небеса прозрачны и холодны, и на снежных сугробах лунные отблески – слушаешь дрожащий голосок дудочки «хитирики» и забываешь равно о весне и об осени, – так он говорил, а потом спросил нас:
– А какое время года ближе вашему сердцу?
Вторая дама ответила, что ей милее осенняя ночь, и я, решив, что не стоит повторяться, ответила так:
Он несколько раз вслух произносил эти строки, а потом спросил:
86
87
88
«Когда принцесса Юси жила в павильоне Глициний, дамы и придворные соответствующего ранга беседовали и затеяли спор о том, что более привлекает сердца – очарование осени или прелесть весны, и большинство отдало предпочтение осени, а дочь Сугавара-но Такасуэ сложила эти стихи».