Если предположение верно, можно датировать и это стихотворение, и описанную следом поездку в Идзуми приблизительно началом 50-х годов XI в. Вообще же датировка событий после 1045 г. и вплоть до смерти мужа затруднительна, в тексте обозначена лишь дата чрезвычайно значимого для Дочери Такасуэ сна, когда ей привиделся будда Амида – «тринадцатого числа десятого месяца на третий год Тэнки» (1055 г., число и месяц по лунному календарю).
В 1057 г., когда Дочери Такасуэ шёл уже пятьдесят второй год, её муж, Татибана-но Тосимити, получил долгожданное назначение и отправился губернатором в провинцию Синано. Его сопровождал сын Накатоси, которому было уже около шестнадцати лет. Дочь Такасуэ в своём дневнике подробно описывает наряд юноши, любуясь повзрослевшим сыном.
В 1058 г. Татибана-но Тосимити раньше положенного срока вернулся в столицу. Вероятно, причиной послужила болезнь, ибо вскоре он умер.
Смерть мужа датирована пятым числом десятого месяца (1058), и предпоследняя запись в дневнике также относится к десятому месяцу, предположительно, следующего, 1059 г.:
Скорее всего, это стихотворение сложено на годовщину смерти мужа.
Завершают дневник два стихотворения, которые не имеют датировки, поэтому можно лишь утверждать, что дневник «Сарасина никки» написан после 1059 г.
Центральные темы дневника, а их несколько (судьба, вера, сны, странствия, романы), переплетаясь, пронизывают всё повествование от начала до конца. Судьба, её таинственные знаки, явленные во снах, и вера как способ повлиять на судьбу, странствие как метафора самой жизни и как атрибут веры (паломничество); реальная жизнь и литературный мир фантазий – вот лейтмотивы «Сарасина никки».
Неоправдавшиеся надежды, разочарование тем, как сложилась жизнь, приводят автора «Сарасина никки» к вере. Вера для Дочери Такасуэ, как и для большинства хэйанцев, прежде всего была буддийской, но не означала следования какому-то определённому и строго систематическому вероучению. Буддизм, пришедший в Японию из Индии через Китай, не был однородным, но различные его направления не воспринимались верующими как противоборствующие. Национальная религия синто с её пантеоном природных божеств и духов предков также не мыслилась как альтернатива буддизму, мирно с ним уживаясь. В «Сарасина никки» мы видим, что девочкой героиня молится изваянию будды Якуси-нёрай, чтобы поскорее поехать в столицу и увидеть «все повести и романы», но и синтоистская солнечная богиня Аматэрасу также представляется ей подательницей земных благ. В конце дневника мы узнаём, что Дочь Такасуэ надеялась стать кормилицей принцев крови:
«Многие годы толкователи разъясняли мне, что в моём сне слова “Молись богине Аматэрасу” – сулят будущность кормилицы высочайших особ, жизнь во дворце, покровительство императора и императрицы, однако ничего из этого не сбылось».
Сон, о котором идёт речь, приснился Дочери Такасуэ в юности, тогда она ещё «не представляла себе, где обитает богиня, да и не будда ли это», но сон не был оставлен без внимания, и героиня узнала об Аматэрасу всё, что могла, и даже посетила её святилище в императорском дворце. Так же и в отношении буддийской обрядности – упрёки самой себе в том, что «не совершала обряды», «мало ходила на богомолье» опровергаются самим дневником, в котором так много места занимает описание паломничества. Видимо, Дочь Такасуэ сожалела не столько о том, что мало молилась, сколько о том, что молилась не «об истинном».
На закате жизни Дочь Такасуэ уверовала в будду Амида (Амитабха) и даже видела сон, в котором Амида пообещал увести её в свою страну. Будда Чистой земли (Западного рая), как считали верующие, способен был дать перерождение в своей стране всем людям, достаточно было искренне в него уверовать и молиться ему, повторяя его имя. Учение о Чистой земле стало очень популярно во времена Дочери Такасуэ, его резко отличало от других направлений хэйанского буддизма то, что оно обещало не благополучие при жизни, а спасение любого человека после смерти. Именно молитва о жизни грядущей казалась Дочери Такасуэ истинной, когда она писала свой дневник. С высоты прожитых лет и с позиций верующей в будду Амида она оценивает своё отношение к религии в юности как легкомысленное.