Овик удивленно взглянул на Орловых — отца и сына. Что чужаки потеряли в этом пустом селе? Едут и едут. Заметил, что и лейтенант помрачнел. Выйдя в тот день из райкома, он сказал Овику: «Лернасар для меня теперь — ноль, стер я его со своей карты».
— Трудная дорога, — сказал Антонян, — спуски, подъемы. Сядьте получше.
— Откуда тут столько камней? — удивился Геворг Орлов.
— Чего-чего, а этого добра хватает. По камням мы миллионеры, — ответил Овик.
В ущелье звенела весна, и камни вроде бы ожили, обрели дыхание, в речке вода сделалась светлее, прозрачнее, цветущий миндаль напоминал костры, горящие голубым пламенем.
На повороте они увидели грузовик, ехавший им навстречу. Кузов был наполнен разным скарбом. В кабине, рядом с шофером, сидели двое пожилых людей — видно, муж с женой. А в кузове притулились среди вещей двое мальчишек.
Грузовик остановился, отъехал чуть-чуть назад, давая «виллису» дорогу. Но и «виллис» остановился. Гости вышли.
— Изумительно, — сказал Геворг Орлов. — Давайте полюбуемся.
— Куда вы? Куда едете? — спросил Антонян пассажиров грузовика.
— Лернасарцы, — ответил за них Овик. — Я старика знаю. Это дед Ерем. А ты что, его не помнишь?
Антонян вспомнил — ну конечно же это Ерем Снгрян из «гвардии» учителя. А стоял-то как! Прямо как хачкар. Крепкий, видать, старикан. Проживет еще лет двадцать, а то и все тридцать.
— Мы в Октемберян едем, — подошел шофер отчитаться. — Путевка в порядке. Семью свою перевожу.
— Понятно, — сказал Антонян. — Люди в селе остались?
— Да. Учитель Камсарян.
— Ох уж этот учитель! — Овику хотелось подлизаться к лейтенанту.
— Чтоб об учителе никто не смел дурного слова сказать! — сердито вмешался дед Ерем. — А кто это с тобой, лейтенант?
— Русские люди, отец и сын. Отец дружил с Геворгом, сыном вашей Асанет. Вместе под Киевом сражались. Приехал на село друга взглянуть. И сына в его честь Геворгом назвал.
— А… — вздохнул старик.
— На что тут глядеть-то? — скривился Овик. — Как развалины Ани[84].
— Да брось ты. Садись, садись, поехали.
— Поехали, — сказал Антонян отцу и сыну Орловым, с непонятной грустью глядя вслед отъезжающему грузовику. — Езжай, Овик. И наша жизнь не жизнь.
Антонян был в недоумении — почему секретарь райкома именно его послал с гостями? Проверяет? Зачем он, Антонян, отправился в тот день — чтоб он был проклят — на похороны? Секретарь с ним вежливо разговаривал, но в лицо ни разу не взглянул. «Вы приняли блестящее решение, товарищ лейтенант, — сказал он. — И часто вы принимаете подобные решения?» — «Я думал, что учителя лучше убрать с места происшествия». — «В этом вы, может быть, и правы. Но как же арест, две ночи под замком?..» — «Я думал, если учитель в село вернется, родные покойного черт-те что натворить могут. Вы знаете, кто его сын?..» Зачем он это-то ляпнул? «Знаю, мне сказали, кто его сын. — Потом, в первый раз прямо взглянув в глаза лейтенанту, спросил: — Вы участвовали в похоронах, потому что дружили с покойным, с его сыном? Или, так сказать, официально сопровождали процессию?..» Что было на это ответить? А Вардуни продолжал: «Я надеюсь, вы попросите у учителя прощения». Но Антонян с того дня учителя не видел. «Да, кстати, — сказал в конце разговора секретарь райкома, — вы не нашли тех типов, которые избили сына Миграна Восканяна?..» А на это что ответишь? «Но ведь, товарищ Вардуни, нет вещественных доказательств. У нас в руках лишь две пустые бутылки». — «Ну ты смотри, какие растяпы — забыли паспорта оставить возле хачкара», — Вардуни невесело засмеялся. Нет, Антонян, не быть тебе начальником милиции. Если в заместителях оставят, и то скажи спасибо.
— Эх, Овик, горек наш хлеб.
— Поехали, товарищ лейтенант.
Возле одного из нижних домов увидали Размика Саакяна — третий дом был его.
— Здравствуй, лейтенант, — глаза его блестели. — Нас забрать приехал?..
— Гостей привез, — как можно мягче ответил Антонян. — А лишнего не болтай. Это друг сына Асанет. Из России.
Размик Саакян машинально поднес руку к небритому подбородку, потом подошел, представился гостям.
— Добро пожаловать. Я Геворга помню. Он рисовал хорошо.
— Да, да, — обрадовался Михаил Орлов. — И меня однажды нарисовал, очень похоже. Жалко, рисунок потерялся.
— А теперь вы куда? — перешел на армянский Размик Саакян. — Обедать будем у меня. Учителя кликнуть?
— Ты знаешь дом Геворга?
— Да что там осталось от дома-то? Знаю.
— Осталось не осталось, а они из-за этого две тысячи километров проехали.
— Давай сперва мы их к памятнику сводим.
— Верно говоришь.
Оттуда, где находился памятник, хорошо был виден дом Камсаряна — с яркой красной крышей, с оштукатуренными стенами. Странно выглядел тут этот живой дом — еще более подчеркивал покинутость села.
— Вот имя Геворга, — показал Антонян пальцем. — Смотрите, Геворг Испирян.
Отец с сыном подошли и молча встали перед памятником.
— Это все имена погибших?
— Пятьдесят семь парней, — сказал Размик Саакян. — И каких парней!
— Пятьдесят семь? Это сколько же народу из села ушло на фронт?..
— Много, очень много. До войны это было большое село.
— Не расходись, — по-армянски предупредил его Антонян. — О церкви расскажи.
— А что, они сами, что ли, не поймут? — обиделся Размик.
— Значит, на этом камне мое имя, — Геворг Орлов потрогал пальцами каменные буквы. — Красивые буквы.
…У дома Асанет долго не задерживались. Вид был угнетающий. Отец с сыном не проронили ни слова.
Дерево, выросшее в развалинах, печально покачивало зелеными ветвями, словно его специально посадили как надгробное. Надгробное дерево над мертвым очагом.
— У вас закурить не найдется? — спросил Михаил Орлов.
— Есть, — сказал Размик. — Эта стена несколько дней назад упала.
— Не надо курить, па, — попытался остановить отца Геворг, но взглянул в его замутненные глаза и замолчал.
Сели на камни, помолчали, покурили. Все курили. Даже юный Геворг Орлов.
На верху скалы виднелась Одинокая часовня, позолоченная ярким солнцем.
Михаил Орлов рассказал, как вскоре после гибели Геворга пришел на его имя пакет. Все знали, что они с Геворгом друзья, и пакет отдали ему. В нем было небольшое письмецо на армянском и пара белых теплых носков. Мать послала. Геворг много о ней рассказывал.
— Не машина вязала, мать вязала, — грустно произнес Михаил Орлов. — Интересно, на каком камне сидя?
— Камней много, — Размик Саакян попытался развеять грусть Орлова. — Необыкновенная женщина была. Зовет меня, помню, дает письма Геворга. Каждый раз заставляла их раз по десять перечитывать. Дома все распорола: одеяла, матрасы — вяжет день и ночь, вяжет. А в конце сама на жесткой тахте спала.
— Мать была, — подчеркнул Михаил Орлов слово «мать». — Когда она умерла?
— После войны. Года не прошло. Некому было за ней приглядеть… А стена эта на днях рухнула…
— Пошли, — сказал Михаил Орлов.
Геворг показал рукой в сторону Одинокой часовни.
— Сходим?
— Вы небось голодные, — сказал Размик Саакян. — Зайдем ко мне перекусим, а уж потом… Она там тысячу лет стоит, не уйдет.
— Лучше поднимемся, — сказал Михаил Орлов. — А поесть успеем, Размик Варданыч…
— Слыхал? — Размик подмигнул лейтенанту. — По батюшке меня величают…
Антонян только рукой махнул.
Размик Саакян направился к своему дому. Он давно собирался огородить участок металлической сеткой, чтоб его живность не разбегалась. Но все тянул, тянул и сегодня вдруг понял, отчего тянул. Знал, что не сегодня завтра приедет сын Ерема и заберет отсюда отца. Хорошо бы, конечно, чтоб не забирал, но это уж их дело. Короче, сегодня снялись с места, в Октемберян подались — в хороший, между прочим, город.