Не думай плохо об уехавших. Знаешь, я однажды во сне увидала, будто все, кто уехал, назад воротились. И будто бы я заведую роддомом. Ты — старый, седой, волосы длинные. А у Соны ребенок.
Не знала, как тебе письмо передать. И вдруг однажды прочла в газете статью Армена про заграницу, пошла в редакцию и узнала, где он работает.
Армена про тебя расспрашивать не стану, а то еще заплачу, чего доброго.
Вспоминай иногда Гаянэ».
Камсарян прочитал письмо, посуровел и, положив его в нагрудный карман, вышел во двор.
Сона накрыла стол прямо во дворе, но самой ее не было. Михаил Орлов и Армен сосредоточенно играли в шахматы.
— Сона с Геворгом в сад спустились, — сказал Армен. — Сейчас и Левон приедет.
Камсарян погрузился в глубокое кресло. Вспомнил: сегодня день рождения отца — тому исполнилось бы восемьдесят два года. Отец с сыном отправились на фронт вместе. Сын вернулся в сорок шестом — отца уже не было в живых. Войну отец закончил в сорок четвертом и тяжело раненный вернулся домой, чтобы всего год прожить под родимой крышей. Пять граммов свинца, застрявшие в ребре, тронулись к сердцу, и сердце не выдержало…
Значит, он сейчас старше ушедшего из жизни отца на целых семь лет…
Это любимое кресло отца, и никто в него не садился, даже когда не было отца дома. А еще вернее — это кресло деда.
Сам Саак Камсарян деда не видел. Говорят, он был искусным каменотесом, замыслившим восстановить в одиночку рухнувшую арку Одинокой часовни. И в отчаянии признался себе, что это ему не под силу. Потому и передал туфу крик своего честного отчаяния: «Я понял, что слаба моя вера, а умения — ничтожная капля».
Деду было в то время лет двадцать-двадцать пять. Это возраст безудержной самовлюбленности и веры в собственное могущество. Как же дед сумел взрастить в себе благородное семя сомнения? Через кровь или каким-то другим чудом тревога деда свила себе гнездо в его сыне, который до конца своих дней был учителем. За две недели до смерти он превратил спальню в классную комнату: «А то ребята отстанут…»
Однажды школьники, как обычно, явились к нему домой и узнали, что урока не будет — никогда больше не будет урока Армена Камсаряна.
На кладбище они пришли с тетрадками: учитель задал сочинение, но не успел его проверить. Может, именно потому он, Саак Камсарян, и продолжил дело отца — стал в конце концов учителем.
Саак Камсарян сидел в глубоком фамильном кресле, предавшись раздумьям. А вдруг отец спросит: «Ну как случилось, Саак, что село опустело? Значит, я был плохим учителем, и ты плохой учитель. Ведь это наши с тобой питомцы бегут отсюда…»
…Левон вошел во двор торопливым шагом, словно его вызвали к тяжелобольному и нужно оказать срочную помощь.
— Добрый вечер. А Соны нет?
— В саду, — сообщил Армен. — Шах!.. Подай голос, мы ведь только тебя ждали. Стол, видишь, накрыт.
Левон посмотрел на шахматистов, на Саака Камсаряна и крикнул:
— Сона! Где ты?
— Идем! — раздалось в ответ из сада.
Сперва послышался их звонкий смех, а потом уже и сами они показались — Сона и молодой Орлов. В голубых глазах Геворга Левон прочел нескрываемое восхищение, и это ему не понравилось. Он поздоровался с Геворгом весьма прохладно.
— Садитесь, — пригласила Сона. — Усаживайтесь за стол.
— Видимо, партию придется отложить, — сказал Михаил Орлов.
Армен недовольно поднялся. Его положение на шахматной доске было безнадежным. Через пару ходов Михаил Орлов мог объявить мат, но кольнул Армена игривой снисходительностью:
— Сдаюсь.
— В саду не холодно? — спросил Левон.
— Прохладно, — лукаво улыбнулась Сона. — Геворг накинул мне на плечи свой пиджак.
Уселись за стол.
Саак Камсарян поднялся с отцовского кресла и сел слева от Соны. Налил бокал и поставил его перед креслом. Затем разлил вино в остальные бокалы. Встал, помолчал мгновение, будто подыскивая слова или, напротив, стараясь удержать их, и спокойно сказал:
— За моего отца, учителя Армена Камсаряна, сегодня ему исполнилось восемьдесят два года.
51
Зашли в кузницу, огляделись, пошутили и вдруг сделались серьезными.
— Как тут здорово, Армен, — сказала Наринэ. — Давай отныне назначать свидания в кузнице. Разожжем огонь…
— Кто-то уже разжигал, — Армен помешал золу. — Зола свежая. Значит, в селе еще есть влюбленные. Интересно, кто же?..
— Наринэ, я тебя впервые вижу в платье, а не в джинсах, ты так изменилась. — Ваге подмигнул Армену.
— Боялась, в селе меня не так поймут. Тем более зайдем в дом Армена. А там отец, сестра-монахиня…
— Нашла тему! — рассердился Армен. — В нашем селе можешь хоть стриптиз устраивать — смотреть некому.
— Если смотреть некому, зачем устраивать? — звонко рассмеялась девушка.
— А мы? — сказал Манук с притворным возмущением.
— Что — вы? Ваге кибернетик, его интересуют только машины. Ты археолог — ничто позже десятого века тебя не волнует. А Армен… Армен меня и без того видел…
Армен хмуро зажег сигарету и вдруг вышел из кузницы. «Что со мной происходит? — подумал он. — Они все мне кажутся чужими…» Уселся под орешиной и стал искать глазами крышу своего дома. Нет, отсюда не видно. Зачем ему понадобилось показывать им Лернасар? «Что-то во мне вверх дном перевернулось», — подумал он.
Одинокая часовня на месте, ореховые деревья на месте, слышится шум водопада — стало быть, и водопад на месте.
Вынул из портфеля полотенце, расстелил на траве. Достал вино, закуску. Всего три стакана захватили, дурачье. Ну ладно, по очереди пить будем.
— Идите сюда! — крикнул им.
Наринэ, Ваге и Манук вышли из кузницы.
— Усаживайтесь, — пригласил грубовато.
— Ты в своем селе сразу сделался крестьянином, — подкусила его Наринэ.
— Зато он в городе делается горожанином, — заключил Ваге. — Армянский народ состоит из трех миллионов полукрестьян и трех миллионов полугорожан.
— Выпьем, — тряхнул головой Манук. — Твое село мне нравится, Армен.
— Села больше нет, — Армен мрачно опорожнил свой стакан. — Осталось всего несколько дворов.
— Мне закурить можно, Армен?
— Мы еще не женаты, так что запрещать тебе я не вправе.
— А потом, значит, будешь вправе? О, меня ожидает блестящая перспектива.
— Не надо выглядеть хуже, чем мы есть на самом деле. Да и на самом-то деле мы не слишком…
— Ну знаешь ли, если б не твое село, я бы обиделась, — Наринэ все же не закурила. — Лучше подышать свежим воздухом — давно не дышала.
— Из каждых десяти человек семеро живут в городе, — сообщил Ваге.
— Это хорошо или плохо?
Армен испытующе посмотрел на Ваге и вдруг понял: отец задал бы этот вопрос, отец бы вот так посмотрел.
— Выбора нет, — невозмутимо ответил Ваге. — В двухтысячном году в селе, видимо, останется один из десяти.
— Если… если, конечно, человечество до того времени не спохватится, — сказал Манук.
Он разглядывал Одинокую часовню:
— Какого это века?
— Одиннадцатого, — ответил Армен. — Прадед мой пытался восстановить арку, не получилось.
— Да она еще лет триста выдержит.
— Если геологи не помогут ей… рухнуть. В этих ме-стах ведутся взрывные работы.
— Нужно запретить.
— Да, говорят, в горе нашли золото.