— Золото — она, часовня.
— Часовню можно разобрать, перенести и поставить в более надежном месте, — сказал Ваге. — Это несложно. А вот золото в земле оставлять нельзя. Место золота в государственном банке.
Армену вдруг показалось: да, так оно и будет с часовней! Он представил гору без нее, и у него запершило в горле. Ореховые деревья нельзя разобрать и собрать — они останутся…
Разлил еще раз вино по стаканам.
— Ребята, давайте представим, что сейчас две тысячи двадцатый год, и мы — не мы, а наши внуки. Мой внук, значит, привез ваших внуков в село деда…
— Наш внук, — поправила его Наринэ.
— Во всех случаях ты старушка-бабушка, — засмеялся Ваге и добавил: — Между прочим, у наших счетных машин тоже уже есть бабушка. Третье поколение создаем. Как-нибудь я вас проведу к себе в институт, покажу. Они рядом стоят в нашем музее: бабушка, мать и дочь.
— А скучают друг по другу бабушка с внучкой?
— Сантименты поэта. Да и то не двадцатого века. Пощажу тебя, воздержусь от ответа.
Армен подыскивал фразу поостроумнее, но его опередил Манук:
— Как бы там ни было, Ваге, но и сегодня ребятишки видят во сне лошадь, а не вычислительную машину. Ребятишки двадцатого века!
— Мои дети не будут видеть во сне лошадей.
— Бедные дети…
— Итак, мы — наши внуки, — вернулась к игре Наринэ. — Как тебя зовут, Армен?
— Опять-таки Армен, Армен Саакович Камсарян. Меня назвали в честь деда, и я, разумеется, своего сына Сааком назову, а он, наверно, мое имя даст своему сыну.
— Ну а мой — сомневаюсь. Меня будут величать, скажем, Рудольфом.
— Думаю, что моя дочка даст все-таки своей мое имя… Значит, из нашей семьи в село приедут двое…
— Увидеть бы, что к этому времени от села останется, — вздохнул Армен почти со стоном.
— Кузница останется, — сказал Ваге. — Ее превратят в ресторан. Если найдут золото, тут построят поселок. Ну а кузница — экзотика. Вполне подходит для ресторана.
— И официанты будут входить с молотами в руках. Ах, тебе наш шашлык не понравился? И трах молотом по башке! А книга жалоб будет храниться в горниле. Если ты мужчина, сунь руку, достань.
— Часовню, значит, перенесут вниз. На ее месте построят гостиницу…
Над входом выбьют на мраморе: «Добро пожаловать. Мест нет».
Посмеялись. Потом стали серьезными.
— Что за дерево, Армен, на вершине горы?
— Орех.
— Под ним выстроят бар. Шик-модерн!
— Как ты туда забираться будешь?
— По канатной дороге.
— Прекрасно! — зааплодировала Наринэ.
— Что? — хмуро прервал ее Армен. — Что прекрасно?
— Ну ладно, пешком поднимемся, — сникла Наринэ.
Что происходит с Арменом? Откуда ей было знать, что творится в душе Армена, откуда было знать о спорах с отцом, а еще больше с самим собой?
— Вдруг внук твой будет еще более исконным-по-сконным? — добавила она.
— Да ладно вам, — примирительно сказал Манук. — Реальнее всего такая перспектива: не сегодня завтра отыщут золото, лет за десять с ним расправятся, а потом хоть трава не расти. Так что, когда лет через сорок придут сюда наши внуки, они увидят новые развалины: брошенный рабочий поселок, изрытый, изуродованный горный склон.
— Ты пессимист, Манук, — заметила Наринэ. — Я думаю, что в этих горах золота очень много — на сто лет хватит.
— Да, конечно, из-за нескольких граммов гору взрывать не станут, — согласился Ваге.
— Утешил! — бросил со злостью Армен.
— Я тебя не понимаю, — произнес Ваге очень серьезно. — Дома эти либо разрушат, либо они сами рухнут, здесь построят гостиницы, рестораны, проведут шоссе, будет работать завод по обработке золота. Разве плохо? Плюс — здешняя природа. Получится маленький швейцарский городок. А?
— Не нужна мне твоя Швейцария.
— Ты рассуждаешь в духе своего деда.
— А мой дед, между прочим, был учителем. Знал русский, французский, об армянском я уже не говорю. И при этом жил в селе.
— И ты живи, — съязвил Ваге, — хоть и не знаешь французского.
— Мой дед пятьдесят лет назад переводил Бодлера. Просто так, для себя. Однажды я эти переводы нашел среди бумаг… А ты откуда родом, Ваге?
— Предки из Лори. А я в Ереване родился. Беспартийный, не женат, судимостей не имею.
— Пока не имеешь, — вставил с полной серьезностью Манук. — Но есть еще Страшный суд!
— Ого! — удивился Ваге. — Куда я попал! Ну, поживем — увидим, кто из нас прав.
— Отец говорит, что в споре между добром и истиной он всегда на стороне добра. Истина, говорит он, не всегда добрая, но добро всегда истинно.
— А когда добро побеждало? — возразил Ваге жестко. — Оно только в книгах побеждает. В слабых, кстати, книгах. Победа за истиной! Выпьем!
— Выпьем, — отозвалась Наринэ. — Наши внуки будут умнее нас.
— Кто сказал? Разве мы умнее своих дедов?
— Да, ты, видно, не в деда. Он французский знал. Засмеялись.
Автор утверждает, что именно в это мгновение возле одинокой орешины раздался голос Огана Горлана: «Ребята, чем вы заняты? Ребята, что вы делаете?»
Значит, с улицы Абовяна дошагал он до самого Лернасара.
Конечно же, и тут его голос никем не был услышан, хотя здесь нет многотысячной толпы, а царит прозрачная деревенская тишина, по которой ой как давно уже тоскует мир.
52
— О, вы отлично поработали, — заметил Арам Вардуни.
— Едва успели восстановить одну стену, — возразил Геворг Орлов. — Будущим летом я на месяц сюда приеду. Геворг Испирян погиб, а я ношу его имя, значит, хоть дом его восстановить обязан.
— Конечно, — одобрил Вардуни. — Это ваш дом.
Камсарян с дочерью провожали Орловых. Левон должен был довезти их до Еревана. У дома Асанет столкнулись с Вардуни и Сафаряном.
— Я им сказал, что село перестраивается, — перешел Камсарян на армянский. — Сочинил, что разрабатывается план перестройки; когда все будет закончено, сельчане сюда вернутся…
— Об этом мы поговорим еще. Вы провожайте гостей, а мы тут побродим…
— Папа, мы с Левоном…
— Левон мне уже сообщил, Сона. Правильно решили… Знаешь, что мне в тот день сказал Вардуни? Говорит: бог — величайший архитектор, потому что спроектировал человека. И, наверно, недаром он сердце вложил в грудную клетку, а мозг в голову. Подальше друг от друга. Значит, сердцем нужно чувствовать, а разумом решать…
— Папа…
— А нельзя, спрашиваю, исправить ошибку бога — приблизить сердце к разуму, чтобы решение их было единым, но продиктованным все же в первую очередь сердцем?.. Я тебя понимаю, дочка…
— Спасибо, папа… — Сона заплакала, уткнувшись лицом в плечо отца.
А несколько дней спустя, ночью, Саак Камсарян зажжет свет — и это будет единственный ночной огонек в селе — и напишет в школьной тетради: «Оган умер. Сын его Врам конечно же забрал жену и переселился в долину. Гаянэ исчезла, а почему — мне так и невдомек. Ерема и Сатеник сын увез в Октемберян, а с ними уехали внуки, Вараздат и Каро, самые шаловливые и самые удивительные в школе мальчишки. Сону завтра увезет Левон, это должно было случиться… Они поедут путешествовать, а потом вернутся и будут жить в райцентре. Только сын Маран возвратился с женой и принялся отделывать дом. А дочка их, Аре-вик, наш «школьный звонок», вынуждена в сентябре оставить село, потому что школа, конечно, закроется. Уедут и ребятишки Размика Саакяна — станут жить с матерью в Цахкашене. Останется Размик, Маран — сколько она еще протянет? — и я… Останутся горы, им деваться некуда — городские потолки для них чересчур низки. Останутся кузнецы, имена на памятнике, все пятьдесят семь, мельница с жерновами, вращающимися впустую, и восстановленная стена дома Асанет… Каждой новой весной станут распускаться деревья, проливаться дожди и струиться вода родников. А для кого?..»