— И все-таки прочти, — слышу из кухни, — в конце концов книги ты приносишь, спросят как-нибудь о прочитанном, опозоришься.
— Она и книги? — подает свой голос свекровь. — Последняя книга, которую она читала, была «Всадник без головы».
Я привыкла к подобным «шпилькам» и сегодня бы промолчала, — но эти двое уже сели на любимого конька и продолжали разговор в том же духе. «Ну что ты терпишь, — словно взрывается во мне чей-то голос, — у тебя самолюбия нет, ты стол, деревяшка, бумага, на которой что захотят — напишут, что пожелают — вычеркнут?!» И неожиданно для себя самой кричу, — наверное, я в вправду кричу, потому что там, на кухне, смолкают.
— Не все, что к плечам крепится, голова, мадам! И каждую тряпку, валяющуюся на диване, мужчиной не назовешь, мосье!
Ашотик просыпается и начинает реветь. В дверях возникает физиономия Ваге.
— Шум и ярость, — смеется он, — а ты и впрямь истеричка. Обедать точно не будешь?
— Я была в ресторане.
Он смотрит на меня изумленно и исчезает. Немного спустя из кухни доносится звон ножей и вилок… и шушуканье… Мать воспитывает свое единственное чадо, читает нотацию. Скоро супруг мой очухается от своей, если так можно выразиться, интеллектуальной спячки, вспомнит, что он как-никак мужчина и еще, к примеру, что долг женщины — повиноваться, — и в нашем доме вспыхнет очередной скандал. Многосерийный, тоскливый. Сердце болит внутренней застарелой болью. Наверное, и вправду катастрофа приближается.
Ашотик вновь уснул, я осторожно целую его перепачканные чернилами пальчики (опять он нашел мой фломастер), целую и, странное дело, успокаиваюсь. А что, если Ашотик вырастет и как-нибудь спросит меня: «Мама, ты Фолкнера читала?» Что я ему отвечу? Нет, прочитать, конечно, придется.
Три дня назад у нас собрались друзья моего супруга, такие же, как он, интеллектуальные бездельники. Сто чашек кофе выхлестали, какие в доме были сигареты, все выкурили. Говорили, видите ли, о высоких материях, друг друга никто не слушал, да и не это для них важно. Главное — заумно говорить, козырять своими знаниями. Особенно ненавистен мне Виген. У него широкое, как блин, тупое лицо, узкая щель рта и редкая козлиная бородка. Какой же современный мужчина без бороды?
— Как ты думаешь, Анушик, — в тот день внезапно обратился он ко мне, — экзистенциализм применим в архитектуре? Хочу знать мнение специалиста.
Я удивленно уставилась на его помятое лицо.
— Принести кофе?
Супруг мой заржал.
— Браво, Анушик, а вино у нас осталось?
— Да, — машинально ответила я, — красное.
— Видишь, Виген, женщине надо задавать вопросы, на которые она может найти ответ. И, заметь, какой прекрасный ответ: красное вино в запотевшей бутылке. — А потом обернулся ко мне: — Сходи за вином, вечером, перед сном, я тебе доступно объясню, что это за растение такое, экзистенциализм.
— Уговорил, — осклабился Виген.
— Сам ты растение, только бесполезное, — не выдержала я. — Как фикус, к примеру, листья широкие-преши-рокие, зеленые, но бесплодные.
— Ну, что, получил? — снова захохотал Виген.
— Анушик, — заскулил супруг, — ты ведь даже Сартра не читала.
Мне стало жаль его, наверное, не стоило говорить про фикус, да еще в присутствии этого сморщенного типа.
Ашотик глубоко спит, как я ему завидую! Пока завидую! Потому что дети должны гордиться своими отцами, а чем может гордиться мой ребенок?
— Я ухожу, — приоткрыв дверь кухни, объявила я, — Ребенка накормишь сам, интеллектуальный папочка, расскажешь ему что-нибудь из Фолкнера, Сартра, ты ведь сказки ни одной так и не выучил.
— Куда это? — удивляются они в один голос.
— В театр, новую постановку смотреть.
— Все старые ты, конечно, уже видела, — говорит свекровь.
— А кто выгладит мне брюки?
— Твоя экзистенциалистка мать. Позови Вигена, на его физиономии и погладите, очень удобная будет доска.
Хлопнула дверью, а на улице почувствовала, что впервые довольна собой. Парочку таких уроков получат, может, что и изменится. В театр идти поздно, я и не знаю, какой там спектакль. Когда в последний раз была в театре! Может, пойти к нашим? Мысль эта рождается и тут же умирает. Мама будет вздыхать, ахать и в конце концов скажет то, что говорит обычно: «Если хочешь, возвращайся к нам». Первые три года у нее была другая песенка: «Терпи, это твой муж, молодой, неопытный. Возьмет себя в руки, устроится на работу…» Как же, взял он себя в руки!
Я не заметила, как оказалась перед ярко освещенными окнами парикмахерской на улице Абовяна. Нашли же название: «Дом красоты». В витрине вижу свое отражение: жалкая провинциалка, впервые, казалось, попавшая в большой город из глухого Гукасяна. В парикмахерской большие узорные зеркала, перед которыми в удобных креслах сидят, похожие на космонавтов, женщины. Под круглыми цветными шлемами волосы их становятся блестящими, нежными, мягкими, тоскующими по мужским рукам. Профиль одной из женщин напоминает Нефертити. Наверное, она сама это знает, потому даже не моргает. Муж мой сейчас бы позлорадствовал: «Тебе что, знакомо имя Нефертити? Трудное ведь имя!» Да, трудное. У женщины, я считаю, вообще имя должно быть трудным, не то что мое — Анушик, — мягкое, как резинка. Потому и треплете его языками, да что там имя — всю меня жуете, изо дня в день, а однажды возь-мете и выплюнете.
— К вам можно?
— Пожалуйста, — отвечает мне парикмахер — женщина средних лет. Я не смотрю на нее, смотрю в зеркало. Свекровь моя каждый месяц красит волосы, а по утрам причесывает тщательно семь-восемь оставшихся волосков. Может, так и следует?..
Парикмахер вначале расчесывает мои волосы, и они тяжелой волной ложатся на плечи. «Хорошие у вас волосы…» Пальцы ее скользят по моему лицу, волосам. Зеркало мне кажется овальным холстом в золоченой раме, а женщина рисует меня на этом холсте, подбирает цвета, линии. Вскоре волосы мои приобретают золотистый оттенок. Я давно о таком мечтала. Что за чудо этот парикмахер, кажется, она угадывает мои желания — поднимает тяжелую копну волос и укладывает волосок к волоску! Как я буду спать ночью? Мать с сыном, знаю, сидят сейчас перед телевизором, смотрят вместе с Ашотиком мультфильм и по пунктам готовят обвинительное заключение. Прокурор, конечно, моя свекровь. Обычно Ваге в мое отсутствие пытается меня хоть как-то защитить: я подслушала однажды их разговор. Когда матери нет у нас дома (у нее своя квартира, куда она ходит ночевать), Ваге словно подменяют: становится мягче, добрее, все время старается прийти ко мне на кухню, помочь. Спокойно пересказывает прочитанные книги. Но как только появляется мать, вновь надевает свою маску. Ашотик, наверное, с упоением и восторгом следит за проделками смелого зайца и даже не подозревает, что его папочка пе обладает даже малой долей заячьей смелости, не может защитить себя, нашу жизнь, нашу любовь… если таковая была.
Утром я надену абрикосового цвета платье, серьги с изумрудами (мое единственное украшение), подведу глаза и, чуть-чуть припоздав, войду в мастерскую. Пускай Мери лопнет от удивления, пускай Арам курит одну за другой свои сигареты. Минут десять спустя, знаю, шеф позовет меня к себе, и это будет совсем не похоже на нашу сегодняшнюю встречу.
— Мне хочется еще сделать маникюр, серебристый.
— Что с вами? — В зеркале видны мои глаза, накрашенные ресницы, на которых, как крупные серьги, повисли две слезы. Завтра я буду иной. Красивой, желанной… Но отчего я плачу? — Вам нехорошо?
— Нет, мне очень хорошо!
Женщина-парикмахер, наверное, всего лет на десять старше меня, но смотрит сейчас по-матерински участливо, так смотрела моя первая учительница. И вдруг чувствую, как волна стыда затопляет меня с ног до головы: за все подленькие желания, мысли, за гладкие обнаженные коленки, которые собираюсь завтра демонстрировать шефу…