«Кто со мной?» Голос полководца отдался эхом, и казалось, застыли в воздухе снежинки… «Желающие, становись за мной». И полководец спустился с веранды, прошел по живому коридору на открытое место. Люди заволновались, но скоро умолкли, и полководец почувствовал, что народ с ним, — спина стала отогреваться. Он ни на кого не смотрел, только туда, где пыхтел паровоз с пустыми вагонами. Вдали был Эрзерум, истерзанный, гибнущий. Впереди был враг и, может, его, Андраника, последнее сражение. «За мной!» — раздался наконец голос полководца, и он зашагал к вокзалу. Шаг идущих позади был неумелым, снег мягким, но, едва тронулись, поднялся шум. Полководец оглянулся. Впервые оглянулся: люди шли, их было много, не меньше тысячи. Сердце старого солдата дрогнуло. Шаг стал тверже, он шел помолодевший и подтянутый, словно это был уже не старый генерал, а фидаи Андраник.
Ряды сливались в единый людской поток. Ложились венком на гранитные плиты мемориала вкруг Вечного огня цветы. Много цветов. К небу возносилась мелодия Комитаса. Так же медленно, как входили, люди покидали священные своды с чувством исполненного долга, просветленные и теперь уже даже деловитые. Улицы, переулки и скверы города поглощают их. Гаснет волнение дня. А вечером всех ждут накрытые столы. «Налейте-ка, выпьем…»
Горы великодушны. Долина же урчит, как огромный котел с арисой, и пар поднимается к небу. Горы могут и потерпеть. Земляные полы в покинутых домах постепенно порастут травой. В стенах поселятся на жительство ящерицы. Несколько дольше просуществует кладбище, сюда еще привезут последних стариков, и иные сыновья в погожий день будут навещать могилы родных, огражденные тяжелыми чугунными решетками, а поодаль невестки тем временем расстелют скатерти на траве…
— Наконец-то мы дома! — сказал сын.
«Разрушился дом мой!» — подумал отец.
Они шли. Почему он вспомнил сражение при Мушском апостольском монастыре? (Ага, только что прошли мимо апостольской церкви Карса.) Вспомнил Геворка Чауша, Арутюна, убитого на пятый день? Он приказал похоронить Арутюна по армянскому обряду, священник заколебался: за стенами монастыря стоял враг числом до пяти тысяч, их же всего тридцать пять, теперь уже тридцать четыре человека, — но потом сдался: «Твоя воля, полководец». Старый монах обрядился в шитую золотом рясу, велел зажечь все монастырские свечи. У стены выстроился хор, бледные певчие печально затянули, над их головами свистели пули. Отчего он вспомнил монастырь — ведь это было семнадцать лет назад — и горсточку храбрецов, многие из которых пали?..
Шли. Или?..
Шаги утихали, и спине вроде бы стало знобко. Паровоз на рельсах извергал пар, пустым вагонам снились люди. Полководец оглянулся: за ним следовало человек двадцать — тридцать. Что за наваждение, кошмарный бред! Сосчитал — ив самом деле двадцать пять человек. Сосчитал и снова постарел полководец, сказал горько: «Всего только горстке людей суждено бороться за этот народ, всего только горстке!» И вспомнил сирот апостольского монастыря, которым он обещал, что при монастыре когда-нибудь снова откроется школа и они будут учиться, расти… Потом дал знак всем садиться в один вагон, чтобы теплее было. Из окна вагона он в последний раз взглянул на Карс, ясно увидел: город пил вторую чашку кофе, со скрежетом отпирались лавки, стучали фишки нардов, в гимназии учителя разучивали с гимназистами вдохновенные строки о спасении родины, а солдаты на крепостных стенах пели: «Наша родина отверженная, покинутая…» Наверное, именно тогда он впервые с горечью сказал себе слова, которые потом, спустя несколько месяцев, бросил в лицо беспомощным правителям страны: «Что вы сделали с Арменией? Враг добрался до Александрополя. Как кладбище территория армянской республики довольно обширна, но чтобы жить на ней, непригодна».
61
Сколько написано Евангелий! От Матфея, от Иоанна, от Луки, от Марка. Я листаю не очень старую Библию, чьи печатные строки содержат все Евангелия, и продолжаю думать о роде Григорянов. Кто напишет их евангелие и когда? На страницах Библии — «Женитьба», «Рождение», «Смерть», а на полях записаны отрывки из истории этого рода. Переписываю некоторые. «Запомните имя Евы, дочери Никогоса, она умерла в расцвете молодости, в день своей свадьбы. Отринув венок увядающий, удостоилась венца неувядаемого. 1827 год». «1903, 22 сентября. Бог даровал нам сына. Крестили его Геворком, дай бог ему долгой жизни…» «Старый Н. Григорян женился на девице Сирануш Амирян…» «Читайте и удивляйтесь: в 1897 году в начале декабря пошел снег, такой обильный, что продолжался до апреля 1898 года. Озимые посевы снег повсюду погубил, яровое зерно безмерно вздорожало. Читающий эти строки, имейте в виду возможность такой беды, запасайтесь на зиму, не забывайте, что наша Пе-рия — гиблое место и что годы, подобные этому, разорили немало богатых домов… Написал, чтобы в будущем вы побереглись. Село Азнавул, 1898, 3 мая. Приходский священник». «Азнавул, 1916. С начала зимы немыслимо вздорожало зерно, уже в январе цена поднялась до пятидесяти туманов, на ячмень до тридцати туманов, солома и та стоила сорок белых курушей. Бог да отвратит от нас подобные дни, когда и мужчины, и женщины, и дети во множестве умирали от голода, а у многих кормящих матерей пропадало молоко, и умирали младенцы. Скотины тоже много пало от голода».
Случайно попавшая мне в руки, эта Библия не так уж стара, если бы чудом сохранились и ранние экземпляры, наверное, можно было бы по частям восстановить удивительную историю рода Григорянов, берущую начало в 1604 году. Вот еще одна из печальных дат нашей истории (впрочем, разве были веселые?). В том году шах Аббас насильственно согнал с места тысячи армян, в том числе и жителей села Ахгел, что в Араратской долине. Среди выселенных был Александр с сыном Варданом. В персидской провинции Перия он выбрал место, чем-то напоминающее родное село, и обосновался там. И по сей день во дворе армянской церкви можно увидеть могилу Вардана, но упрям не могильный камень, упрямы внуки внуков священника Вардана и правнуки их правнуков, не забывающие патриарха своего рода. От Вардана начинается разветвление генеалогического древа. Мкртум и Андриас, выносливые и плодовитые, — истинно материнские ветви этого древа. В 1750 году недалеко от Ахгела они построили новое село Азнавул. Постепенно из Ахгела ушли все армяне, не могли уйти только церковь, кладбище и могила Вардана. В Азнавуле наследники Мкртума и Андриаса прожили до 1946 года. Из пятидесяти двух семей, населявших в том году деревню, тридцать две были потомками Вардана, Григора и Акопа. Они уже прочно обзавелись фамилией Григорян.
Итак, с 1604 по 1946 год род насчитывал десять поколений, и каждое обновляло в душе надежду когда-нибудь вернуться на родину. Десять поколений рождались, размножались, боролись и становились воспоминанием. С полей Библии я переписал несколько отрывков из их жизни. Судьбы этих поколений похожи на десять ненаписанных евангелий, но евангелий людей простых, трудолюбивых, крепких, как скала, которые все триста пятьдесят лет несли в себе скованные, ищущие выхода родники.
Одиннадцатое поколение в лице главы семьи по имени Александр и сына его по имени Геворк свершило чудо: спустя 342 года уже не с двумя, а с двумястами двадцатью Григорянами оно вернулось на родину. Это было 5 сентября 1946 года. А в 1971 году, 5 сентября, я по счастливой случайности оказался участником семейного торжества Григорянов в поселке Арарат. Они праздновали двадцатипятилетие возвращения на родину. Глагол «возвращаться» наводит меня на мысль о том, что слова схожи с денежными знаками, особенно наиболее употребительные из них. «Вчера я вернулся с Севана» — тут слово «вернулся» уместно. «Мой брат вернулся из армии» — тоже, а вот «Григоряны вернулись» — здесь «вернулись» звучит слабо, бесцветно. Ведь возвращаются спустя два года, двадцать лет, сорок лет, а Григоряны вернулись через триста сорок два года. Дайте мне не обращающийся знак, а золото, хранящееся в глубоких тайниках армянского языкового банка. Дайте мне это слово-золото, и я докажу вам, что 5 сентября 1946 года на родину вернулся четырехсотлетний Александр, родивший Вардана, который в свою очередь родил Ованеса, а этот — второго Александра. Вернулся трехсоттридцатилетний Александр, родивший Темраза, Товмаса, Хачатура… И так все десять поколений. Вернулись все. На чужбине не остался никто. Сейчас я смотрю в зал, где сидят примерно четыреста Григорянов — старики, старухи, молодежь, дети, — а мне вдруг говорят, что сегодня родился еще один Григорян — Аршак, — смотрю и, честное слово, отыскиваю в одном из рядов того первого Александра, Тер-Вардана, Мкртича, Еву, умершую в день своей свадьбы, тех, кто не вынес ужасной зимы и голода 1789, 1916 годов и других лет, младенцев, у матерей которых пропало молоко, когда зерно поднялось в цене до пятидесяти туманов.