Но именно поэтому второй его шаг оказался на удивление удачным: в разговоре по телефону Милочка обронила, что её единственная связь со внешним миром — старенький черно-белый телевизор приказал долго жить и она теперь не может смотреть передачи по своему любимому каналу «Культура». Телевизор Павел, конечно же, починил, хотя о существовании такого канала, если честно, только слышал. Но об этом промолчал — и правильно сделал. Иначе чувство благодарности, которое испытала к нему Милочка, могло бы обернуться каким-нибудь совершенно иным чувством. Снисходительной жалости, например. Или презрения к серости. Хотя вряд ли Милочка способна испытывать такое низменное чувство, как презрение.
— Вы любите историю? — ошарашила его вопросом Милочка, когда они после починки телевизора чинно пили чай.
— Истории? — переспросил он, недослышав. — Какие истории?
— Да нет же, не истории, а историю. Нашу историю, российскую. Я преподаю её в институте…
— Боюсь, я не слишком хорошо помню школьную программу, — осторожно ответил я.
Лицо Милочки слегка затуманилось, но потом снова оживилось:
— О, я не о школьной программе! Я об исторических романах. Вы любите читать?
— У меня так мало свободного времени, — промямлил он, чувствуя себя последним болваном. — Вообще-то, конечно, люблю. Жена моего друга переводит детективы…
Выражение лица Милочки красноречиво сказало Павлу, что он сморозил очередную глупость. Но он действительно не мог найти правильный тон и общую тему для беседы. Читал в основном газеты — ни на что другое времени практически никогда не оставалось, кроме специальной литературы, конечно, и тонн всевозможных документов. Все его знакомые женщины говорили либо о тряпках, либо о светских сплетнях, либо о себе, хорошеньких. И нуждались не в собеседнике, а в слушателе. Здесь же было существо из совершенно иного мира. Внезапно ему припомнилось одно излюбленное выражение Натальи: «Он не с нашей полочки». Павел почувствовал, что он — явно не с Милочкиной полочки и испытал тихую панику при мысли о том, что она не захочет иметь дело с таким… вахлаком.
Но Милочка постепенно привыкла. Павел все чаще и чаще приходил к ней, помогал решать какие-то насущные проблемы, даже стал время от времени покупать билеты на концерты её любимой классической музыки. Слушать эту музыку он, в общем-то, не привык и не умел, но то удовольствие, которое получала от концертов Милочка, стоило дороже. Она привыкла рассказывать ему о своем главном увлечении — историческом романе времен императрицы Екатерины Второй — и Павел уже неплохо разбирался в героях и второстепенных персонажах: на память никогда не жаловался. Правда, подавать умные реплики так и не научился, но, похоже, Милочка ему это простила, потому что видела: ему это интересно. Как было интересно все, что составляло её жизнь. И когда Павел осмелел и признался ей в любви, не отвергла его. Он же все время думал: пусть она меня не любит, пусть по доброте своей и интеллигентности только терпит, для меня главное — быть рядом с ней. Заботиться о ней, ограждать от реальной жизни, к которой она была совершенно не приспособлена, баловать…
В общем, он с полным на то основанием мог применить к себе стихотворение кого-то из классиков: «О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней!» Двадцать с лишним лет тому назад, когда он первый раз женился, все было совершенно по-другому. Они оба были слишком молоды и — что ещё хуже — слишком разные. Жена происходила из старой интеллигентной семьи, а он даже не знал своих родителей. Да и что мог предложить выпускник школы милиции? Живи они отдельно, все, возможно, и утряслось бы, но он пришел в их семью «примаком», что называется, без кола и двора, о чем постоянно напоминала теща. Да ещё ребенок… После одной не слишком красивой сцены Павел собрал свои нехитрые пожитки и хлопнул дверью. Потом развелись уже официально. А он был настолько молод и глуп, что не настоял на своем законном праве: видеться с сыном. Честно говоря, ни единой попытки не сделал…
Почему он именно сегодня вспомнил о делах давно минувших дней? Наверное, потому, что жизнь круто менялась. А ещё потому, что его действительно беспокоили некоторые странности в поведении Милочки. Она почему-то перестала говорить с ним о своей книге, хотя это было делом всей её жизни, уходила в свои мысли, отвечала невпопад… Существование другого мужчины исключалось — он слишком хорошо знал кристальную чистоту своей любимой. Так что же тогда?