Елена села на пороге и зарыдала:
- Это моя комната. Я раньше здесь очень часто бывала. Обязательно все выходные, да и в будни после работы приезжала. Нам с мамой было здесь так хорошо! Я перестала ездить, когда за Санечку замуж вышла. Маме он не очень нравится, а он это чувствует, он такой тонкий, эмоциональный, ему не хочется навязываться... А я не могу его одного в Москве оставлять, у него так много работы, он так устает, ненормированный день, вечные командировки, а он сам такой неприспособленный, что даже ужин разогреть не может, ему все подать надо... А мама просто ревнует меня к нему. Раньше мы все вместе были, а теперь Максим вырос, у него своя жизнь, и я с Санечкой... Она считает, что если она сама почти всю жизнь одна прожила, то и я так должна жить. А мы с Санечкой очень любим друг друга, просто он много работает, а она считает, что он мало уделяет мне внимания и вообще сидит у меня на шее. Я все понимаю: ей одиноко и она ревнует. Но что я могу поделать, если Санечка вообще не хочет с ней жить,,
Елена размазывала слезы по лицу и вся тряслась от плача.
- Алена, надо идти дальше, успокойся, - тихо сказал Павел.
Андрей молчал. Он, как и я, был не слишком склонен к сантиментам. Елена взяла себя в руки, встала, открыла стенной шкаф.
- Здесь все, как было. Все на месте.
- Тогда пошли вниз.
Мы снова спустились на веранду и вошли в старую часть дома. Первая комната там была как бы гостевая, и здесь же спал Максим, когда изредка удостаивал бабушку своим посещением. Судя по всему, последний раз это было достаточно давно. Кровать, два кресла, небольшая этажерка с типично дачным "чтивом" - старыми журналами, детективами, какими-то справочниками садовода и кулинарными книгами. И тем не менее комната производила впечатление нежилой, хотя и была так же безукоризненно прибрана, как и весь дом.
Вторая комната была спальней тети Тани. Широкая кровать аккуратно застлана вязаным покрывалом явно ручной работы, на столике у окна флакончик духов, несколько баночек с кремами, зеркало, щетка для волос, фарфоровая шкатулочка с ручкой на крышке в виде розочки. Анна открыла её и показала Павлу:
- Все на месте. Это украшения, которые мама берет с собой сюда, остальное она хранит в Москве.
Елена открыла платяной шкаф. Несколько летних ситцевых платьев, сшитых ещё Бог знает, когда, несколько хороших шелковых блузок, легкий летний трикотажный костюм и костюм из ткани поплотнее, наверное, для поездок в город, хорошая кожаная куртка, явно дорогой плащ...
- Все на месте, - повторила Елена.
На месте не было только самой Татьяны Георгиевны.
- Ну, первая версия отпадает, - предположила я. - В смысле, инсульт или инфаркт в запертом доме. Уже легче.
- Кому? - с некоторой иронией спросил Андрей. - Сейчас все самое интересное как раз и начинается. В том числе, и самое трудное.
- Что именно? - с испугом спросила Елена.
- Поход в местное отделение милиции, - хмыкнул Андрей. - Наши коллеги страсть как любят заниматься делами о пропавших старушках. Боюсь, что по всем больницам придется звонить с сотового телефона. И отсюда, чтобы была хоть какая-то ясность.
- Вы звоните, - подхватила я инициативу, - а мы с Галкой пойдем по соседним участкам. Может быть, кто-то ещё не уехал в Москву или приехал на выходные. А Ленка...
- А Алена нужна нам здесь, - отрезал Павел. - Если вы все разбежитесь по соседям, мы с Андреем не справимся. Мне, например, даже приметы неизвестны... Нынешние, конечно.
Елена встрепенулась, вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с фотографией в руках.
- Вот, - протянула она её Андрею, - это мама с Максимом... с моим сыном год тому назад, когда он вернулся из армии. За это время она почти не изменилась.
На цветном снимке среднего формата смеющийся Максим обнимал за плечи изящную седую женщину в черном спортивном костюме. Снимались на фоне качелей в саду в такой же ясный и солнечный день, как сегодня. Только листва на деревьях была ещё абсолютно зеленой. Я давно не видела тетю Таню, но сразу же её узнала: за последние двадцать лет изменился только цвет волос, да ещё лицо потеряло свои прежние чеканные очертания.
Павел буквально выхватил фотографию из рук Андрея и впился в неё глазами. На его обычно бесстрастном лице появилась целая гамма эмоций: изумление, недоверие, гордость. Но он быстро взял себя в руки и оторвался от изображения новообретенного сына.
- Уже хорошо, - скупо похвалил он Елену. - А теперь посмотри, в чем она могла выйти из дома. Наташа, я тебя я не задерживаю, занимайтесь своей частью работы.
Андрей не сдержался и фыркнул. Павел посмотрел на него с удивлением, но что-то сообразил и даже улыбнулся:
- Привык командовать, извините. Когда занимаешься делом...
- Понятно, - великодушно отозвалась я, - вырабатывается безусловный рефлекс. Мы не в претензии.
Павел посмотрел на меня с возмущением:
- Ты хоть сейчас можешь быть серьезной? - осведомился он. - Что за дурацкая манера изо всего устраивать балаган?
Я только вздохнула. Хорошо, я могу принять скорбный вид и вообще быть убийственно серьезной. Ну, и что дальше? Кому-нибудь от этого будет легче? И вообще, что делать, если я даже из собственных похорон вполне способна устроить ирландские поминки. То есть такие поминки, на которых все присутствующие безудержно веселятся, полагая, что тем самым помогают усопшему без особой скорби оборвать все связи с бренным миром. А что, тоже разумно придумано.
Впрочем, пока мы с Галкой - Милочка осталась в саду, не хотела, наверное, оставлять Павла без присмотра, все-таки Елена ему жена, хоть и бывшая, - ходили по соседним участкам, мне пришлось стать серьезной. Поселок будто вымер, почти все уже перебрались в город, а там, где хозяева ещё оставались, ничего утешительного нам сказать не могли. Тетю Таню знали практически все и меня это не удивляло: чуть ли не все женщины поселка были её пациентками. Хороший гинеколог всегда был в цене, а вне городской цивилизации - тем более. Тем не менее, единственное, что нам удалось выяснить: в четверг тетя Таня была жива и здорова, потому что хозяйка одной из дач видела её - не дачу, разумеется, а тетю Таню - в местном магазине, куда в этот день достаточно регулярно привозили свежий творог. Очереди почти не было, так что долго женщины не разговаривали, так, обменялись приветствиями и кое-какими новостями.
- Ничего особенного я не заметила, - несколько раз повторила хозяйка. - Как всегда, вежливая, обходительная, про здоровье интересовалась. Потом взяла себе творог и пошла. А что случилось-то?
- В том-то и дело, что мы не знаем, - терпеливо втолковывала ей Галка. - Дома нет, в Москве нет, дача стоит запертая.
- Вообще-то у нас тут тихо, - задумчиво сказала хозяйка. - Дачи, конечно, грабят, не без того, но только тогда, когда все уезжают. Да и то местные балуются: закуску к бутылке ищут. А про серьезное ничего не слышала. Да и посторонних тут нету. Хотя...
- Что - хотя? - быстро спросила я.
- Видела тут одного, - без особой уверенности сказала женщина. Высокий, одет хорошо, по-городскому, и рожа - как у кота. Хотя симпатичный...
- А коты вообще очень красивые, - поддержала я её. - И что этот, симпатичный?
- А ничего. Ходил тут, вроде с фотоаппаратом. Наших алкашей, что ли, фотографировал? Не знаю, врать не буду. Тоже у магазина его видела и вроде незадолго до четверга. В начале недели, что ли... И вроде с ним девушка была. Яркая такая, на киноактрису похожа. Вот её я в поселке не первый раз примечаю. А фотографа этого - нет, раньше точно не видела. Молодой. Культурный. Себя соблюдает...
Загадочность последнего определения меня просто умилила.
В общем, поход наш положительных результатов не дал. От отчаяния мы наведались ещё в здание правления, но сидевшая там тетка заявила, что Татьяну Георгиевну последний раз видела в начале месяца, когда та приходила платить налог на землю. Даже звонить в Москву не стала, сразу ушла.