— Грядут. Это еще Куб предсказывал. Нашему народу только дай гласность да лиши при этом водки, чтобы смотреть на все безобразия трезвыми глазами смог; вот тут Горбачев и получит перестройку в чистом виде.
— Думаешь, будет революция?
— Черт его знает, что будет, но, как говорил Швейк: «…что-нибудь да будет, ведь никогда так не бывает, чтобы никак не было».
Мишка вдруг захихикал:
— А знаешь, как в народе трактуют наш символ — серп и молот?
— Как?
— Говорят: хочешь жни, а хочешь куй, все одно — получишь…
Я тоже заржал. Моей зарплаты старшего инженера едва хватало на карманные расходы, особенно теперь, без Людмилы.
— Кстати, о нетрудовых доходах… Надо бы нам с тобой в Краснодар смотаться, у меня денег на один чих осталось.
— Об чем базар? Завтра у меня последний экзамен, а потом — каникулы.
— Ну, так иди готовься. Я тут пока без тебя обойдусь; тем более что картина начала проясняться.
Результаты экспериментов кое-что действительно сделали понятнее. Но как много еще предстоит узнать! Если дурмашина дает локальное замедление, или ускорение времени, интересно, какие при этом процессы происходят в пограничном слое? Сам я уже уверил себя, что переносчиками темпорального взаимодействия должны быть частицы, живущие только при скоростях выше световой. Одним словом, дальше надо было думать и думать.
Я терзал многострадальный компьютер так, что не каждая машина бы вытерпела. Злился, потому что бедному компьютеру явно не хватало его пятидесяти мегабайт памяти, а еще более — на свою тупость. Картины мироздания не успевали сменять друг друга — ничего не получалось. Тогда я попробовал метод «от противного». Что нужно для того, чтобы получился искомый результат, выдаваемый дурмашиной? В конце концов я вымучил уравнение с восемью неизвестными, то есть уравнение, состоящее из одних вопросительных знаков, но это было уже кое-что. Дальше меня прервал Мишка, сказав, что каникулы у него кончаются.
В Краснодаре мы решили, чтобы не мчаться всякий раз за триста километров, обналичить все краснодарские сберкнижки. Деньги едва уместились в моем «дипломате». В результате остались еще три сберкнижки: две в Черкесске и одна в Элисте. За ними, однако, решили съездить в следующий раз. Наличность, особенно в руках, так и толкает на «подвиги», но после непродолжительных дебатов пришлось ограничиться новой резиной на «шестерку», новыми амортизаторами и кое-какими запчастями.
Когда подошел срок закрытия моего больничного листа, я долго колебался, выходить мне на работу или бросить ее. В принципе можно еще было оформить инвалидность, я имел на это право. В конце концов наплевал на все, пришел на работу и написал заявление «по собственному желанию». Тогда же понял, почему государству не нужны богатые граждане. Богатый — синоним независимого, недоступного управлению человека; им нельзя помыкать, его не купишь ни машиной, ни путевкой в санаторий, ни местом в детском саду, ни прочими подобными «благами», которые находятся в руках управленцев. Он сам может все это приобрести.
Прав был Иван Иванович, грядет конец развитого социализма. Уже рухнула Берлинская стена, начались волнения в Грузии и Прибалтике. Но хватит ли совести у коммунистов публично извиниться перед народом за все прегрешения против него? Я, во всяком случае, надеялся на это. А Мишка между тем забил тревогу:
— Слушай, смотри, что в Польше творится!
— А что?
— Инфляция. Деньги мельчают с каждым днем.
— Пусть мельчают.
— Дурак! А если твои обесценятся?
— Как это?
— Молча. Были и нету. За доллар уже 14 «деревянных» дают.
— Ну и что?
— Надо бы твой капитал на твердую валюту сменять.
— А что я с ней буду делать?
— Валюта есть валюта. Она и в Африке валюта.
— Мишка, если охота, займись этим сам, мне некогда.
— Доверяешь?
— Почему бы и нет? Ты же не убежишь в Америку.
— Типун тебе на язык. Так покупать доллары?
— Покупай. Тысяч двадцать «деревянных» оставь только.
Вот и еще одну заботу с плеч сбросил. Любопытно стало жить, как в театре: все смеются, и никто не знает, что дальше. Или вот анекдот Мишка принес: удивляются иностранцы тому, что в СССР все планы выполняются, а в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, но у всех все есть; у всех все есть, но все недовольны; все недовольны, но все голосуют «за».
Вот и лето наступило, а я все топчусь со своим уравнением, уже надоедать стало. Людмила два раза по ночам приходила, и опять — ни слова. Я уже привык, что по утрам один просыпаюсь. Наверное, с ума потихоньку схожу. Ну и черт с ним! Скорее бы.
Решение уравнения пришло неожиданно. Вот уж поистине, «если долго мучиться, что-нибудь получится»… В полудреме, утром, внезапно, как озарение, да еще какое! Правда, результат получился неожиданный; если принять некоторые мои измышления за аксиому, то возможен пробой, нет, не совсем пробой, скорее, обход пространства и выход в другой его точке, причем мгновенный обход, то есть совершенно без затраты времени. Все-таки, ай да я, ай да сукин сын! Докопался!
Двадцать раз я себя проверил — все изящно, формулы все компактные, комар носа не подточит! Ну, гений, и все!
Глава 3
ОЧЕРЕДНАЯ ДВЕРЬ В НЕВЕДОМОЕ
Мишка наконец защитил инженерный диплом, и мы — это его родители, моя мама с Николаем Алексеевичем, ее мужем, и я — решили отпраздновать это событие в ресторане. Заказали столик в «Ниве». Могли бы, правда, и не заказывать — ресторан был полупуст. Мишка весьма торжественно опустил новенький значок в хрустальный фужер и до краев наполнил тот водкой. Первый тост произнес Константин Иванович, говорил долго и витиевато о том, что гордится сыном, который вопреки всему не только победил свои боевые раны, инвалидность, но и разгрыз камень науки и вышел наконец в люди, и теперь он вполне спокоен за сына, за его дальнейшую судьбу и за судьбу России, коль скоро в ней есть такие люди…
Потом говорил сам Мишка, сменив фужер на рюмку:
— Родные мои! Папа и мама, тетя Валя и дядя Коля, Юра! Я всех Вас очень люблю. Каждый из вас внес свою лепту в мое воспитание и образование. Я, конечно, не всегда был пай-мальчиком, да и сейчас не подарок, но я хочу сказать вам всем, что очень и очень вам благодарен. А особенно — моему единственному и верному другу Юре и еще нашему техникумовскому преподавателю математики Иванову Ивану Ивановичу, царство ему небесное и вечный покой.
— Вот уж, воистину, начал за здравие, а кончил за упокой… — пробурчал Константин Иванович, но все выпили не чокаясь.
— Я рад, Миша, что ты проявил недюжинное упорство, учился только на «отлично» и что ты заслужил красный диплом, — сказал я, вставая. — Мне хочется выпить за то, чтобы ты и дальше проявлял упорство, волю и неуемное стремление к поставленной цели.
Одним словом, хорошо мы тогда отметили, посидели славно, захмелели, потому что еще и с собой взяли, и, довольные друг другом, разъехались по домам на такси. Мама с Николаем Алексеевичем отправились к себе, а Мишкины родители, Мишка и я как обитатели одного дома уехали вместе.
Стоял июль 1989 года, и, по-моему, этим все сказано. Когда мы добрались до дверей моей квартиры, я предложил Мишке зайти ко мне.
— Ну что, анжанер, — спросил я его, — будем дальше делать? Я дурмашину распотрошил вконец, из нее больше ничего не выжать. Предлагаю построить экспериментальную установку. Своими силами. Представляешь, если мы сделаем, мы… Да мы же просто поставим весь мир на голову!
— Юрка, может быть, бросить все к чертовой матери, пока не поздно? Для кого мы стараемся? Ведь это оружие почище нейтронной бомбы получается!
— Ты о чем, Мишка?
— Об установке мгновенного переноса массы. С ее помощью можно подложить бомбу прямо в постель хоть Горбачеву, хоть Бушу, хоть тебе же самому.
— То же самое ты говорил о дурмашине.
— Тогда я дурак был, а теперь умный. Я на войне был, знаю, каким зверем может быть человек. Все это очень заманчиво, конечно, но лучше остановиться вовремя. Сжечь рукопись, как Гоголь, и пепел переворошить, чтобы ни одна собака нос не сунула.