— А совесть у тебя зачем? Зачем я вложил в тебя чистую душу? Почаще обращайся к душе своей и ко мне. Вместе мы отделим плевелы от злаков. Иди, сын мой. Да пусть сопутствует тебе удача.
И я очнулся в своем изуродованном теле — в больничной палате.
Я прошептал лицу в белой марлевой повязке:
— Я вернулся…
Лицо сразу же отодвинулось от меня, и я услышал радостный возглас:
— Ожил! Он ожил! Он что-то прошептал.
Я ощутил, как бьется мое сердце и как чешутся пятки. Хотел ими пошевелить, но не смог — их не было… Или мне казалось?..
Так началась моя больничная эпопея. Приходила, как только стали допускать посетителей, Галка. Плакала и клялась, что такого больше не повторится, просила у меня прощения. Я скромно ей ответил, что не являюсь ее мужем, тем более — суровым и злым, и куда уж мне до ее бессмертных соплеменников, поэтому я, осознав свою малозначительность, зла на нее не держу и даже права такого не имею. После чего она успокоилась.
Приходил Мишка. Он объяснил мне, какая я ворона, — почему я не следил за уровнем топлива в баке? Мишка, как только попал из «окна» в подвал, сразу обратил внимание на тревожный свет красной лампочки, сигнализирующей о том, что дизельный двигатель дорабатывает на последних каплях солярки, пытался меня не пустить, вытолкнуть обратно, но я, как баран, не желал ничего понимать и все лез и лез. Пришлось ему меня втащить внутрь, иначе вообще перерезало бы по пояс. Я много думал об этом и решил: лучше бы он меня не дергал, тогда бы я остался с Кубом и Людмилой. Но… Уж что сделано — то сделано. После всех хлопот, связанных с моей госпитализацией, Мишка еще раз сотворил «окно» в мою квартиру и забрал оставшиеся там обрубки, однако Галка отговорила его от операции приживления моих ног обратно, аргументируя возражения тем, что врачи не гарантируют, что мое сердце выдержит эту процедуру. «Лучше дадим ему окрепнуть, — сказала она. — Возможно, к тому времени вы завершите работу над „Путаной“, тогда смотаемся на Атлантиду, покормим его свежим салатом из амброзии, и отрастут у него новые ноги, как хвост у ящерицы».
Против такого исхода я ничего не имел, однако Мишке сказал, чтобы он приступал к работе, не дожидаясь меня. Дозрел, сам справится.
Приходили познакомиться со мной остальные рыжие боги — пять здоровых, внешне молодых «качков», поправлюсь — атлетов: Озерс, Сетроум, Марс, Аргус и Вулканс, последнего-то я в «окне» и видел. Каждый норовил пожать мне руку. Я же не мог удержаться, чтобы не спросить Озерса, почему тот за пятнадцать тысяч лет сам не додумался до нового варианта установки. Он, виновато потупясь, ответил в том смысле, что о машине времени он и не думал, а без алмазила не представлял себе устройство новой установки, и потом, если бы уровень развития науки и техники всегда соответствовал нынешнему… А то приходилось львиную долю времени отдавать простой борьбе за существование и выживание… Я покивал понимающе.
Общее впечатление от олимпийских богов Атлантиды у меня сложилось хорошее, тем более что нам с Мишкой они оставляли в наследство две авиастроительные компании в США; четыре пароходные — две в США, одну в Австралии и одну в Аргентине; восемь банков по всему миру и еще много всякой всячины, в мелочи я уже не вникал. После того как они покинут Землю, мы с Мишкой станем миллиардерами, правда, смутно представляющими, сколькими именно миллиардами владеем.
Лежал я в подмосковной частной клинике, весьма, видимо, дорогой, в одноместной комфортабельной палате с хитроумными «удобствами», с которыми мог управиться сам, не вызывая обслуживающий медперсонал. И хотя моя палата была суперсовременно оформлена, мне вскоре надоело пялиться в телевизор или крутить на видеомагнитофоне однообразные американские фильмы. Вскоре и читать мне надоело.
— А ты сам книжку напиши, — посоветовал Мишка.
— О чем?
— Да хоть о нас с тобой. Мемуары… А что, правда, попробуй. Компьютер у тебя есть. Лежи и печатай. Смотришь, и зарастет все. А я там с рыжими богами пока доделаю «Путану». Толковый парень этот Озерс, ничего не скажешь. Вулканс и Аргус тоже ничего ребята, дельные. Сетроум, правда, сразу встал в позу вольного наблюдателя, но они его и не трогают, он у них правовед и финансист: только и делает, что названивает по заграницам. Работает не так, как мы с тобой, а строго регламентирование: война войной, а обед чтобы по расписанию. Я сначала злился, но им спешить некуда. К тому же, говорят, производительность выше; может, они и правы. Кстати, «Дэксу» моему они рады до чертиков. Сетроум предложил запатентовать его и специальный завод построить, чтобы «Дэкс» в серию запустить. Это, говорит, позволит накормить все человечество и наши с тобой имена обессмертить…
— А не докопается ли кто-нибудь через «Дэкса» до «Султана»?
— Я тоже этого боюсь. Но Сетроум полагает, что некоторые части «Дэкса» можно залить компаундом. А некоторые — загерметизировать и даже придумать механизм самоуничтожения, в принципе это уже позволяет…
— Народ у нас до того любопытный, что на всякий замок со временем подберет отмычку. Вон американцы не успели изобрести самолет-призрак, который не фиксируется радарами, как его уже с успехом фиксируют ультразвуком или чем-то там другим… Дошлый у нас народ. А впрочем, делай что хочешь, — махнул я рукой. — Просто как бы потом локти кусать не пришлось.
«Мемуарная» Мишкина идея все-таки пустила во мне корни. Долго думал, с чего начать. И как начать. Потом решил: буду писать все по порядку, как было, а там — что получится, то и получится. Однако пришлось вскоре попросить Галку (никак не хочу называть ее Мрай, потому что в нашем языке нет даже таких звуков, таких букв, чтобы точно передавали нюансы произношения ее имени, я не говорю уже об остальных рыжих…), чтобы она хотя бы вкратце описала вынужденное бегство с Олла и жизнь на Атлантиде (все-таки был этот остров!). По-моему, Галка согласилась только для того, чтобы задобрить меня. Ну, и на том спасибо.
В одно из посещений Мишка пришел с круглыми глазами.
— Юрка, ты знаешь, получается, что петли времени через какое-то количество циклов самоликвидируются.
— Как это?
— На, сам посмотри. — И Мишка сунул в мой компьютер дискету. По дисплею поползли строки его вычислений. Картина получалась совсем безрадостная: повторив энное количество циклов, петля схлопывалась, отбрасывая участников на позиции «до того», вернее, не отбрасывала, а уничтожала. По Мишкиным расчетам — а мы могли только догадываться о количестве циклов — выходило, что схлопывание могло произойти в любую секунду, а петля как таковая выглядела не петлей (приклеили фантасты по недомыслию это название), а скорее кольцом. Замкнутым само на себя и подпитываемым реальностью, на которой оно образовалось. По Мишкиным расчетам выходило два варианта схлопывания петли: тихий и взрывной. Тихий — это когда события в петле самопроизвольно затухали, подобно сигналу в колебательном контуре, а взрывной — когда события накачивались в кольце до плотности выше критической, и кольцо от внутреннего Напряжения теряло вдруг связь с нагнетающей реальностью, разрывалось в месте сопряжения с ней и, подобно детской игрушке «покажи язык», вдруг выпрямлялось в продолжение линии реальности. Мишка проделал все вычисления безукоризненно, правда, поставив во главу угла закон причинности.
Я тоже некоторое время находился под гипнозом этого постулата, пока буквально на пальцах не обмыслил ситуацию.
— Мишка, — спросил я его, — ты помнишь случай с пятикилограммовым образцом?
— Ну и что?
— Если бы я вдруг захотел его уничтожить, как только он выпал в спальне, я мог бы это сделать?
— Ну, мог бы…
— А мог бы я, ведь образец уже был в наших руках, отговорить тебя делать еще один? Что было бы?
— Не мог, — твердо сказал Мишка. — Откуда бы он тогда взялся?
— А тебе не все равно откуда? Он ведь был у нас в руках.
— Что-то я тебя не пойму, Юрка…
— А вот здесь как раз причиной явилось бы следствие. Образец уже, был, и от этого факта трудно отказаться.