Владимир Шулятиков
«Одинокие и таинственные люди»
(Рассказы Леонида Андреева)
«Драма одиноких душ» – вот тема, на которой особенно часто останавливают свое внимание современные художники слова. «Одинокие люди» – вот излюбленные герои беллетристических произведений.
Среди круговорота современной жизни, с лихорадочной быстротой несущейся вперед, открывающей перед собой все более и более широкие общественные горизонты, создающей все более и более широкие общественные идеалы, пробуждающей все больше и больше сознание общественной солидарности, все настоятельней и настоятельней указывающей на ту связь, которая существует между отдельными индивидуумами и общественными единицами, – интеллигенция, взятая в ее целом, переживает минуты пониженной жизнеспособности и жизнедеятельности. Интеллигенты, окруженные царством «борьбы и наживы», царством «буржуев» и филистеров, принужденные в силу особых условий труда, в силу своей «интеллигентности», всего сильнее страдать от «умаления своей человеческой сущности», от посягательства на цельность своего душевного мира, на неприкосновенность своей «личности», со стороны царства «буржуев» и филистеров[1], – интеллигент среди этого царства все громче и громче говорит о своих «душевных драмах». Вместе с тем, не будучи в состоянии, очень и очень часто, стать выше своих личных драм, не будучи в состоянии, отрешившись от собственных страданий, смело и безбоязненно устремить свой взгляд в глубину новооткрывшихся общественных горизонтов, проникнуться всецело сознанием общественной солидарности – они чувствуют себя одинокими.
В безысходной тоске одиночества изнывают герои рассказов А. Чехова; о мечущихся «одиноких» людях, терзающихся своим одиночеством, повествует М. Альбов; тихая грусть «одинокой души» звучит в элегиях И. Бунина; о смутной тревоге «одинокой души» – говорят лирические произведения К. Бальмонта; скорбью «уязвленного:, больного «одинокого» сердца проникнуты стихотворения К. Фофанова; «таинственную глубину» страданий «одинокой души» старается раскрыть в своих рассказах г-жа Гиппиус…
Одним словом, писатели самых различных направлений и самых противоположных лагерей сошлись на разработке одной и той же темы – темы об «одиночестве»[2]. Но в деле разработки этой темы они поступают далеко не тожественно. В то время, как одни из них ограничиваются изображением тоски, скорби, страданий «одиночества», изображением «трагедий» этого одиночества, другие договариваются до идеализации этого одиночества (г-жа Гиппиус, К. Бальмонт); в то время, как одни из них выбирают своих «одиноких» героев из среды «обыкновенных», «сереньких» людей, другие, с презрением относятся к серенькой «толпе», грезят об одиноких «аристократах духа», рисуют фантастические образы сильных и гордых своим одиночеством «избранников».
К числу беллетристов, ставящих себе задачей изображение душевных драм «обыкновенных» одиноких людей, наряду с А. Чеховым и М. Альбовым, принадлежит Леонид Андреев[3]. Его герои на первый взгляд производят впечатление настоящих чеховских героев. Вот некоторые из них: чиновник Андрей Николаевич, «исправный и скромный», засушенный канцелярской работой, загипнотизированный однообразием рутинной жизни; студент естественник Сергей Петрович, неглубокая натура, умственно ограниченный, безвольный юноша, предназначающий себя к карьере чиновника («Рассказ о Сергее Петровиче»); О. Игнатий – обыкновенный тип сельского священника, не одаренный никакими сколько-нибудь выдающимися умственными и нравственными качествами; машинист при мельнице Алексей Степанович («На реке»), человек «золотой середины», хотя и обладающий «гордым» характером, но не умеющий выбиться из положения «ни павы-ни вороны»; целая компания игроков («Большой шлем») – «сереньких» людей, не знающих никаких духовных запросов, ограничивших круг своих жизненных интересов картежной игра; изгнанный из гимназии за дурное поведение и леность Сашка, мало развитой, озлобленный мальчик; его отец, не нашедший нигде применения своим способностям, выброшенный за борт жизни неудачник, и т. д. («Ангелочек»).
Все эти люди живут очень замкнутой жизнью, очень далеко ушли от толпы, очень старательно оградили себя от посягательств внешнего мира; каждый из них отделен от всех прочих людей «бездонной пропастью».
Андрей Николаевич, запершись в своей маленькой комнате, в продолжение многих лет, «защищен от жизни и людей; он, как в крепости, отсиживается от жизни»; Сергей Петрович, хотя и внешним образом поддерживал сношения с товарищами и обществом, появлялся на собраниях и пирушках, но, на самом деле, ничем органически не был связан с миром «живых людей»; у него совершенно «отсутствовала живая связь с людьми, делающая их приятным и необходимым». «И он не любил ни одного из тех, с кем шутил, пил водку и целовался». Вдали от шума жизни, в тихой, уединенной квартире целыми годами, изо дня в день, играли винтеры. «Играли они лето и зиму, весну и осень, дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных». Но в обитель игроков доносились лишь самые «слабые отголоски тревожной и чуждой жизни»; и об этой «тревожной и чуждой жизни» игроки говорили лишь между прочим… Одиноким себя чувствует Сашка; он не связан «живой связью» ни с своей матерью, ни с своим отцом; у него нет товарищей; ему все решительно чужие… Одиноко доживает свои дни его отец; всем чужой, уединившись в самый темный угол дома, он целыми днями сидит «молчаливый, съежившийся от озноба», погруженный в безрадостные думы.
1
Мы уже имели случай говорить подробнее о психологии современного интеллигентного пролетариата на страницах «Курьера» (см. «Курьер», № 201).
2
K приведенным примерам, следует отметить, что среди русской интеллигенции в настоящее время особенно широкую популярность приобретают те из произведений западно-европейской литературы, в которых ярко освещаются «драмы одиноких людей» – пьесы Гауптмана и Ибсена, рассказы Эдгара По, философские трактаты Фридриха Ницше; в самое последнее время замечается интерес также к произведениям бельгийского поэта Роденбаха, создавшего своеобразный «культ одиночества».