— А, так это всё-таки твой маленький ублюдок угнездился в её животе, — мерзко прошипел негодяй. — Так и быть, пойду на некоторые уступки новоявленному папаше: как только вернёшь палочку, сразу и увидишь свою сучку.
Получив желаемое, Долохов сразу же взял Малфоя за руку, и спустя мгновение они стояли на пороге грязной, тускло освещённой, убогой хижины. В глубине её Люциус разглядел закрытую дверь. Не дожидаясь разрешения, он двинулся туда, но был остановлен возгласом Антонина:
— А-а, приятель… Деньги вперёд.
Всё это время противники держали друг друга под прицелом волшебных палочек. Не отрывая взгляда от Долохова Люциус громко позвал:
— Гермиона!
И тут же услышал приглушённый закрытой дверью голос, который он узнал бы из тысяч других.
— Я здесь.
Малфой облегченно вздохнул и, бросив мешок с галлеонами Антонину, зарычал, не в силах больше сдерживать отвращение:
— Убирайся! Убирайся, или, клянусь Мерлином, я убью тебя!
Долохов схватил деньги и уже собирался уйти, но в последний момент остановился и лениво протянул:
— Кстати… Приятное уточнение: именно моя Авада убила твою жену, Люциус… Жаль, с сучкой-грязнокровкой поиграть не удалось… Твой мелкий ублюдок чуть не взорвал мне внутренности, как только я попытался слегка поразвлечься.
Остатки выдержки, чудом сдерживающие Малфоя до сих пор, рухнули, и он бросился на Долохова со страшным рёвом.
Безумный смех прозвучал в воздухе, и, прежде чем Люциус имел возможность схватить подонка, Долохов исчез.
Малфой тут же ринулся в лачугу, всей мощью навалился плечом на запертую дверь, и та в считанные секунды рассыпалась кучей гнилых деревянных досок. Он не использовал палочку, потому что ощущал жизненно важную необходимость физически уничтожить что-нибудь. Поспешно шагнув в мрачную темноту логова, Люциус охрипшим голосом позвал:
— Гермиона!
Секундой позже она была в его объятиях и дрожащим голосом шептала:
— Люциус… Люциус…
Малфой попытался разглядеть, в каком она состоянии, но в каморке было слишком темно, поэтому он спросил:
— Ты в порядке, Гермиона?
— Да, да, я в порядке.
И она прижалась к нему, запутавшись пальцами в волосах, а неровное тёплое дыхание коснулось его шеи.
Теперь, когда после стольких испытаний Малфой снова держал в руках эту хрупкую отважную женщину, самообладание вдруг покинуло его. Он словно заново пережил всё то, что происходило последние сутки: ужасный сон и терзавшие сомнения, торжество победы и отчаяние от совершённой ошибки, страх потерять её и ликование от того, что обрёл заново. Лавина эмоций накрыла Люциуса с головой, вынося на поверхность только одно непреодолимое желание.
Подняв Гермиону на руки и крепко прижав к груди, он вышел на улицу и аппарировал в Мэнор. Оказавшись там, Малфой решительно направился с драгоценной ношей в свои покои. Гермиона попыталась что-то сказать, но он остановил её.
— Ни слова… Позже… Разговоры, объяснения — всё это будет… Но позже…
А как только они оказались в его спальне, Люциус, всё ещё сжимая в крепких объятьях, хрипло и жарко прошептал ей на ухо:
— Не пытайся остановить меня, не в этот раз… Сейчас мне это нужно… Всё, через что я прошёл… Чего почти лишился… Никто и ничто не сможет меня остановить… Понимаешь, Гермиона?… Ты мне нужна… Ты мне нужна…
Он повторял эту мантру, словно одержимый, пальцами касаясь её волос, кожи, губ, и тогда Гермиона обхватила его лицо маленькими, тёплыми ладонями, посмотрела в его потемневшие глаза с расширенными зрачками и прошептала:
— Не хочу, чтобы ты останавливался… Мне это тоже нужно… Здесь… Сейчас… Возьми меня, Люциус… Всю…
Малфой низко зарычал, и их губы встретились в обжигающем поцелуе.
— Ненавижу это платье, — прошипел он и быстрыми движениями разорвал проклятое одеяние, безжалостно уничтожив.
Люциус окинул горящим взглядом её почти полностью обнажённую фигурку: Гермиона стояла перед ним такая беззащитная, такая открытая… Дрожа от нестерпимого возбуждения, несколькими резкими рывками он снял одежду и прижал любимую к себе, пытаясь слиться в единое целое.
Кожа к коже, губы к губам… Голодные руки, жаждущие коснуться доступной, жаркой, влажной от выступившей испарины плоти… Желание чувствовать друг друга, ласкать, обладать…
Губы Гермионы были смяты властными, жёсткими, ненасытными поцелуями, наполненными солёным привкусом крови. Они оба нуждались в этой боли, позволяющей не просто жить, а ощущать всю полноту дарованной им жизни. Боль словно снимала с их плеч груз тяжёлого прошлого, принося с собой свободу и надежду.
Они не добрались до кровати… не в этот раз… Просто опустились на ковёр там, где стояли, и Малфой яростно уничтожил последние барьеры между ними. Не было никакой прелюдии, нежности или уговоров, лишь неистовые обжигающие поцелуи и ласки Люциуса. Его пальцы изучали, исследовали её тело, подчиняя и требуя ответа. Теряя силы, сгорая от его страсти, Гермиона покорилась, полностью подчинившись его исступлённому желанию и несгибаемой воле.
Они слились резко, почти грубо, повинуясь желанию, граничащему с отчаяньем. Гермиона встретила первый мощный толчок восторженным стоном, глубоко впиваясь ногтями в его спину. Снова и снова она нетерпеливо принимала его, нуждаясь в той наполненности, что Люциус давал ей. Их тела, горячие и блестящие от пота, двигались всё быстрей и быстрей. И каждое движение в этом извечном танце жизни и страсти приближало их к моменту абсолютной гармонии, когда двое сливаются в одно и становятся едины сердцем, душой и телом.
Только в самую последнюю секунду, чувствуя, с каким трудом даётся каждый вдох, Малфой замер во всём блеске чувственной мужской красоты: его белоснежные волосы растрепались и свисали влажными потемневшими прядями, на широкой груди поблёскивали жемчужины пота, мерцающие серые глаза пристально вглядывались в женщину под ним, а мышцы дрожали, готовые вознести обоих над бездонной пропастью. Величие момента сводило с ума: он был в ней, над ней, наконец-то Гермиона стала его — полностью и навсегда.
И Люциус возобновил движения, увеличивая скорость и силу, всё туже и туже закручивая пружину желания, всё выше вознося души, всё сильней сплетая тела. До тех пор, пока Гермиона не задрожала в экстазе, а стенки влагалища не начали яростно сжиматься, всё крепче стискивая твердый, горячий, пульсирующий член, заставляя Люциуса потерять темп и сдаться, забившись в хаотичных конвульсиях. Мир вокруг них вспыхнул сверкающими осколками миллионов разбившихся зеркал и оглушил исступлённым звоном колоколов. Громкий торжествующий стон Люциуса и гортанный вскрик Гермионы прозвучали одновременно.
Отблески первых утренних лучей озарили спящих на ковре влюбленных, лишённых сил, но по-прежнему соединённых самым сокровенным способом.
========== Глава 11 ==========
— Поттер будет здесь с минуты на минуту.
Совсем близко прозвучал мягкий баритон, и Гермиона вынырнула из бархатных глубин сна. Открыв глаза, она увидела перед собой обнажённую мужскую грудь, заслонившую всё пространство, и ясный пристальный взгляд серебристо-серых глаз, сосредоточенный на ней. Люциус Малфой нависал над Гермионой, опираясь на локоть, ноги их были всё ещё переплетены, бёдра крепко прижаты друг к другу, а крупная, тёплая, удивительно мягкая ладонь покоилась на её ключице. Удушающая, горячая волна принесла с собой воспоминания о минувшей ночи, заставляя Гермиону густо покраснеть и закрыть глаза от смущения.
Неспешно ладонь Люциуса опустилась с ключицы ниже, накрыла её грудь и начала ласкать, нежно сжимая и поглаживая. Он почти мурлыкал от тихого удовлетворения, а у Гермионы голова шла кругом. Слава Мерлину, она лежала, потому что ей казалось — все кости расплавились от этих ласк, и на ногах она бы сейчас ни за что не устояла. Дерзкая, почти обжигающая ладонь мучительно медленно продолжала чувственную пытку, заставляя Гермиону задыхаться от нехватки воздуха и теряться в растекающейся по телу сладостной неге.