«Нет, нет, это… неправильно… невозможно! Нет! Я ведь сама отказалась…»
В ту же секунду Люциус отвёл взгляд, развернулся и вышел, уничтожив одним элегантным взмахом мантии то равновесие и гармонию, что подарило его присутствие. Сердце её сжалось: всё было кончено. Навсегда. Слава Мерлину, почти никто не заметил, как они смотрели друг на друга. Лишь Артур одарил Гермиону долгим взглядом, полным сочувствия, и грустно улыбнулся.
Спустя несколько часов представители прессы, так и не дождавшись какой-либо сенсации, ушли, чтобы больше не вернуться — как и предсказывал мистер Уизли. Он был уверен, что Малфой решит этот вопрос быстро и эффективно.
Вечером, обсуждая события прошедшего дня, Артур попытался подготовить Гермиону к тяжкому бремени слухов и общественного осуждения, готовому обрушиться на неё. И снова оказался прав. Невнятное бормотанье и приглушённые шёпотки теперь постоянно сопровождали Гермиону. Она слышала их за спиной, когда бы и куда бы ни направлялась. Неутихающее змеиное шипение вызывало бессильный гнев, и поначалу она пыталась бороться. Но как сражаться с безликими, бесформенными призраками лицемерия, ханжества и фальши? Гадкими слухами и бесстыдными шёпотками? Отвратительными намёками и грязными сплетнями?
Однако время шло, и постепенно жизнь почти полностью вернулась в нормальную колею. Вероятно, благодаря усилиям Гарри, семейство Уизли ни единым словом не упоминало ни о статье в «Пророке», ни о Люциусе Малфое. Все были счастливы и радовались, что вскоре на свет появится ещё один Уизли. Молли, не переставая, хлопотала вокруг Гермионы, пока та, не в силах вынести излишнюю материнскую заботу, попросту не сбежала от всей этой бестолковой суеты.
Она старалась ни дня не сидеть без дела. Во-первых, вместе с Джинни посетила госпиталь Святого Мунго, где им сообщили, что у Гермионы действительно будет девочка, срок беременности составляет почти три месяца. Во-вторых, наконец нашла в себе силы сделать трудный, но очень важный и действительно необходимый шаг — собрать все вещи Рона. Аккуратно упаковав в коробки, она оправила их Молли и Джинни на хранение. Покончив с этим, Гермиона поняла, что поступила правильно: прошлое должно оставаться в прошлом, а жизнь — продолжаться.
И жизнь действительно потекла дальше, с одной лишь существенной разницей: Гермиона, как ни старалась, не смогла забыть Люциуса, не смогла вырвать его из мыслей и (в этом она не хотела признаваться даже самой себе) из сердца.
Много недель подряд она каждое утро просыпалась с надеждой, что сегодня уж точно станет легче, об этом же мечтала каждый вечер перед сном. Не тут-то было! Как Гермиона ни старалась с головой уйти в работу или проблемы друзей и родных, освобождение от зависимости по имени «Люциус Малфой» не наступало. Наоборот, с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Она честно пыталась забыть о нём, но не могла справиться с собой. Работа, друзья, родные… Конечно, они много значили для Гермионы, и всё же их было недостаточно.
Она стала часто посещать кладбище, надеясь, что там, в слезах, найдёт утешение. Однако равнодушная гранитная плита не могла предложить ничего, кроме глубокой, чёрной пустоты, всепоглощающего одиночества и могильного холода.
Но она-то всё ещё была жива, чёрт побери! И ей рядом нужен был мужчина! Живой мужчина, с горячей плотью и кровью, способный поддержать её!
Каждую ночь тело предавало Гермиону, дразня её воспоминаниями и снами. Иногда они начинались с Роном, иногда нет. Однако чуть позже в них всегда появлялся Люциус — целуя её, касаясь и лаская, занимаясь с ней любовью. И Гермиона отчаянно жаждала его, хотя всё ещё пыталась сопротивляться. Боролась, но понимала, что проигрывает в неравной схватке с собой и неукротимой жаждой жизни.
Промучившись несколько дней, в сердцах она выбросила шёлковый халат Люциуса, ещё пахнущий им, напоминающий о его прикосновениях. Но от этого стало только хуже, и спустя несколько часов Гермиона занесла его обратно в дом. Несколько дней она в огромных количествах поглощала шоколад и старалась сбросить накопившееся напряжение, доставляя себе удовольствие. Однако эти жалкие попытки не принесли желанного освобождения. Мысли о Люциусе по-прежнему не отпускали её.
К концу шестой недели Гермиону начал преследовать запах его одеколона. Везде, а особенно на работе. Часто ей мерещилось, что вот только что за очередным углом в коридоре Министерства мелькнула его мантия. Мягкий баритон неясным рокотом звучал в ушах, словно он разговаривал где-то совсем рядом, может быть, даже за дверью её кабинета.
Гермиона медленно, но верно погружалась в жаркую лихорадку безумия.
И сейчас, спустя восемь недель, она была на самом дне беспросветного отчаяния.
«Кто бы мог подумать, что я окажусь настолько слабой?»
Она грустно усмехнулась. На завтра было назначено судебное разбирательство по делу Долохова, где Гермиона должна давать показания, но не это волновало её. Не этого она боялась… Люциус тоже будет там. А это означало, что завтра они столкнутся лицом к лицу. Завтра, впервые за восемь недель, она его увидит.
Гермиона Грейнджер никогда не считала себя трусихой. Но на этот раз она боялась… Боялась самой себя…
Люциус
Держаться подальше от этой до ужаса правильной Гермионы Грейнджер оказалось весьма нелегко. Сначала Люциус самонадеянно полагал, что пройдёт неделя, от силы две и Гермиона сама прибежит в его объятья. Однако этого не случилось.
— Упрямая маленькая ведьма, — раздражённо бормотал Малфой.
К концу третьей стало ясно, что Гермиона не из тех, кто легко и быстро сдаётся, и Люциус собрал все силы для мучительно долгого ожидания. Он был достаточно умён для того, чтобы понимать: эта женщина должна прийти к нему сама, добровольно. Будучи истинным Малфоем, самоуверенным и знающим себе цену, Люциус убеждал себя, что время сделает своё дело, чувства к нему и желание Гермионы преодолеют её упрямство. Он не будет торопить или подталкивать её, он будет ждать. Люциус выполнит своё обещание — держаться от неё подальше. Ну, или, по крайней мере, попытается выполнить.
Чтобы отвлечься, Малфой занялся незначительной перепланировкой усадьбы. Старался чаще посещать кладбище, словно искупая грехи. Однако вскоре желание накрыло его с головой. Покой всё не приходил, а воспоминания о том, как они любили друг друга, словно волны во время прилива, накатывали со всё большей силой. Они лишали его сна тёмными ночами и крали покой при свете дня. Теперь он часто ловил себя на том, что мечется взад-вперёд перед камином в молчаливой битве с самим собой. Люциус едва мог сдерживаться, настолько остро терзало его желание и необходимость находиться рядом с ней. Это была какая-то изощрённая пытка: ему казалось, сердце терзают тупым стальным лезвием, медленно и рвано распиливая на части. Была ли это любовь? А если любовь, почему это так больно? Люциус не знал правильных ответов. Он был абсолютным новичком в подобных делах — пятидесятилетний влюблённый дилетант.
На шестой неделе Люциус Малфой частично сдался. Он раз за разом приходил в Министерство и часами слонялся возле приёмной Гермионы Грейнджер под предлогом озабоченности какими-то вопросами, которые сам же и выдумывал. Он болтал с её секретарем о погоде и политике, прекрасно понимая, что Гермиона может услышать его голос из кабинета и будет в состоянии почувствовать запах одеколона еще долго после того, как он уйдёт. Несколько раз Люциус даже позволял Гермионе увидеть его краешком глаза в коридорах Министерства, тут же сворачивая за угол. Этой жестокой игрой он сводил с ума обоих, мучая Гермиону своим незаметным присутствием, а себя — близостью к ней и невозможностью переступить черту. Эта пытка медленно, но верно превращала его в безумца, кипящего в котле истинного всепоглощающего помешательства.