Как только в зал завели одетого в тюремную робу, закованного Долохова, Малфой-младший вскочил на ноги и уже ринулся к заключённому, стремясь вцепиться тому в горло, но отец успел перехватить его.
— Спокойно, сынок, спокойно. Держи эмоции под контролем, Драко. Не делай из себя посмешище, — низко и глухо проворчал Люциус, изо всех сил сдерживая его.
— Эта сволочь… Подонок… Он должен быть уничтожен… Его убить мало… — прошипел разъяренный сын сквозь стиснутые зубы.
— Действительно, мало… Поэтому он будет медленно гнить и мучиться в Азкабане. Думаю это как раз то, что он заслужил. Взгляни на него, Драко. Он уже наполовину мертвец. Остальное — вопрос времени, сынок, — произнёс Люциус приглушённым шёпотом, пытаясь его успокоить.
Драко внимательно осмотрел фигуру Долохова. Антонина приковали к стулу в самом центре зала, непосредственно перед членами Визенгамота. Голова его неестественно клонилась набок, мокрые губы растянулись в безумной улыбке, тонкая ниточка слюны стекала из уголка рта. Безумный взгляд, ни на секунду не останавливаясь, перескакивал с одного лица на другое.
— Какого чёрта с ним случилось? — спросил Драко, отрывая переполненный отвращением взгляд от Долохова и в замешательстве поворачиваясь к отцу.
Тот знакомо выгнул бровь и негромко, удовлетворённо растягивая слова, ответил:
— Антонин стал жертвой несчастного случая, Драко. И скорей всего до сих пор так и не оправился…
Озарение снизошло на Малфоя-младшего и довольная ухмылка появилась на его лице.
— Отец, — протянул Драко, понятливо кивнув головой.
— Сын, — Люциус ответил ему тем же.
Первым выступил руководитель следственной группы. Он представил дело на рассмотрение Министру. Выслушав Поттера, Кингсли Бруствер вознамерился задать ряд вопросов ответчику. Однако Гарри заявил, что мозг Антонина Долохова значительно пострадал от кровоизлияния, что, в свою очередь, привело к почти полной потере речи.
Неудивительно, что эта новость была встречена довольными шепотками в зале суда. Кто-то из семейства Уизли даже громко выкрикнул:
— Ты заслужил это, чёртов ублюдок!
Волнение среди публики вынудило Министра призвать к порядку. Когда в зале снова воцарилась тишина, Долохов попытался, по мере возможности, ответить на вопросы, беспрестанно тряся головой. Ввиду неудовлетворительного состояния здоровья подсудимого с допросом покончили довольно быстро, и Министр пригласил обоих свидетелей.
Первым давал показания Люциус Малфой. С привычным изысканным достоинством стоял он перед членами Визенгамота и спокойным, приятным, самоуверенным баритоном отвечал на заданные вопросы. Спустя десять минут он вернулся на свою скамью, и настала очередь Гермионы.
Она поднялась и пока грациозно шла к предложенному месту, Люциус видел, как светло-лавандовый шёлк мантии красивыми складками очерчивал её тело. Даже если бы захотел, Малфой не смог бы оторвать глаз от этого зрелища. Министр задавал Гермионе какие-то вопросы, она что-то отвечала, однако Люциус ничего не слышал. Всё его внимание было сосредоточено на музыке её мелодичного голоса, на изящных изгибах, на красоте тонкого лица. Конечно, он скучал по ней, но только сейчас в полной мере осознал, как сильно ему не хватало Гермионы.
Казалось странным, что во время суда над убийцей Нарциссы все мысли Малфоя занимала другая женщина… Было ли это аморально? Наверное, да. Должен ли он был прекратить о ней думать? Скорей всего. Мог ли он не думать о ней? Наверное, мог… Вопрос состоял лишь в том, хотел ли он прекратить думать об этой женщине? И ответ был однозначен: абсолютно точно — нет!
Не отрывая взгляда, Люциус следил, как Гермиона возвращается на своё место. За время судебного заседания она ни разу так и не взглянула на него.
«Неважно, — твёрдо решил Малфой. — Ей придётся посмотреть на меня. У неё просто не будет другого выбора».
После дачи свидетельских показаний суду оставалось только вынести приговор. Всё прошло согласно ожиданиям: Антонин Долохов был признан виновным по всем пунктам и приговорён к пожизненному заключению в Азкабане. Всё закончилось. Кровоточащие раны закрылись, хотя болеть и не перестали. Мертвых уже было не вернуть, но, по крайней мере, справедливое возмездие настигло убийцу.
Стоило Брустверу объявить об окончании судебного разбирательства и закрытии дела, как Драко, поспешно попрощавшись, умчался к Астории. Люциус невольно покачал головой, кинув напоследок насмешливый взгляд, и хмыкнул.
«Кто бы мог подумать, что Малфои так легко приручаются?»
Он вышел из зала суда и остановился неподалёку от дверей, не спуская с них глаз и решив во что бы то ни было дождаться строптивицу. Наконец, попрощавшись со всеми, Гермиона выскользнула в коридор. Она сразу же заметила Люциуса, но, легко кивнув ему, молча устремилась министерскими коридорами в сторону рабочего кабинета.
— Ну, уж нет! Так дело не пойдёт! — пробормотал Малфой и двинулся следом, чувствуя, как в предвкушении триумфа восторженно колотится сердце.
«Охота официально открыта! Хищник готов заявить права на добычу».
Люциус был уверен, что Гермиона знает о преследовании, ведь он не отставал ни на шаг, буквально наступая ей на пятки. И всё же упрямая ведьма не останавливалась. Но ему это даже нравилось: он на самом деле наслаждался погоней.
Тонкий аромат духов сводил с ума. С каждым шагом кудри неукротимо подпрыгивали, мелькая перед глазами. Плавные, текучие движения её тела возбуждали, разжигая палящий огонь в паху. К тому же Малфой мог поклясться, что спустя несколько минут после начала преследования почувствовал запах её возбуждения. А может быть, он просто напросто сам был невероятно возбуждён.
— Довольно! Поиграли, и хватит! — прорычал Люциус, в конце концов теряя терпение.
С этими словами он схватил Гермиону за талию и затащил в первую же попавшуюся на глаза пустую комнату. Она лишь невнятно пискнула что-то, но сопротивляться не стала.
Захлопнув дверь, наложив запирающее и заглушающее заклинания, Малфой сосредоточил всё внимание на хрупкой ведьме, заключённой в крепкие объятья. Прижимаясь грудью к её спине, он всем телом чувствовал, как тяжело дышит и лихорадочно дрожит Гермиона.
Зарывшись лицом в каштановые кудри, Люциус с наслаждением вдохнул её запах, до сих пор не веря, что она так близка.
— Почему ты убегаешь, глупышка? Ты же прекрасно знаешь, что это бесполезно? — мурлыкнул он в маленькое ушко спустя минуту.
— Ты обещал оставить меня в покое, Люциус. Почему же не сдержал слова? — выдохнула Гермиона.
Малфой прижал её к себе ещё сильней, нетерпеливо, но осторожно покусывая нежную кожу шеи и слегка вжимаясь бёдрами. Они оба тихо застонали от этого необходимого, до безумия желанного контакта. И, да, теперь Люциус был абсолютно уверен, что не ошибся, почувствовав её возбуждение.
— Почему? Да потому что я отчаянно хочу тебя, ты необходима мне. И ты столь же отчаянно хочешь меня. Я нужен тебе, Гермиона. Так объясни, почему я должен держаться подальше? Почему? Я не хочу… не могу… — вибрирующий шёпот коснулся её шеи.
Ловкие пальцы начали быстро расстёгивать пуговки мантии, и вскоре обе его ладони накрыли чувствительную грудь Гермионы. Она застонала снова и выгнулась, уступая его натиску и этим заставляя Малфоя почти урчать от наслаждения. Поощрённый столь явной отзывчивостью, Люциус коснулся губами шеи, оставляя влажную цепочку поцелуев на обнажённой коже. Одна из ладоней спустилась ниже, поглаживая выпуклый животик, вторая продолжала нежно сжимать грудь, мягко пощипывая и теребя сосок.
Увы, его удовольствие было недолгим. Внезапно Гермиона вырвалась из объятий. Отшатнувшись, она повернулась к Малфою и тяжело, словно перед решительным шагом, вздохнула.
— Ты спрашиваешь, почему, Люциус? Посмотри на меня, посмотри внимательно.
Она распахнула складки лавандовой мантии, полностью раскрывая себя перед ним.
— Я на пятом месяце беременности, Люциус! И ношу ребёнка от другого мужчины! Разве это не вызывает у тебя отвращения? Ты должен ненавидеть меня! Ты же Малфой, Мерлина ради! Разве можешь ты желать беременную, магглорождённую ведьму? Какая тебе в этом необходимость?