— Подходящего? — задумчиво переспросил он. — Это звучит как-то размыто. Прежде ты сама должна определить, что подразумеваешь под этим понятием.
Диана задумалась. Что значит «подходящий»? Ну, прежде всего, безусловно, он должен быть умен.
— Ты ведь знаешь, я на дух не выношу дураков, — сказала она. — Да, он должен преуспевать в своей профессии. Мне бы хотелось смотреть на него как на партнера, Байрон. Ну, чтобы он по крайней мере был не ниже моего профессионального уровня… и был энергичен и деятелен. Ну, кто-то такой, кто вызывал бы у меня уважение и привлекал меня.
— И только-то? — ехидно спросил Байрон.
— Нет, еще кое-что. — Диана смущенно хихикнула. — Я желаю, чтобы этот бесподобный король из королей безумно меня любил! Чтобы он сумел разглядеть под алмазно твердой оболочкой неуязвимого правоведа нежное сердце, — закончила она с шутливой гримасой, чтобы, не дай Бог, Байрон не догадался, насколько близки к истине ее слова. — Ну как, такое возможно?
— Вполне, — отвечал Байрон. — На самом деле я уже присмотрел для тебя похожего малого. — И он назвал одного из адвокатов команды «Харригана».
Диана в течение нескольких месяцев воображала себя влюбленной в Билла Шэннона. При каждом удобном случае она лезла из кожи вон, умоляя про себя: «Да обрати же на меня внимание! Я такая умная, такая образованная!» И вот, застав его однажды в одиночестве в его кабинете, она услышала:
— А вы жестокая штучка! — Билл произнес это с милой улыбкой, в которой сквозил лишь профессиональный интерес, и ни капли секса.
— Забудь о нем, — бросила она сейчас Байрону. — Я жалею, что вообще завела об этом речь.
Но позже она поинтересовалась у своего босса:
— Фрэнк, как ты думаешь, я жестокая? Только отвечай честно!
Фрэнк внимательно окинул взглядом всю ее с головы до ног, не упустив ни высокого лба, ни пронзительных голубых глаз, ни статной фигуры — пять футов девять дюймов, — и ответил:
— Жестокая? И ты еще спрашиваешь! Черт побери, да ты самая беспощадная во всей моей адвокатской команде! — И, похлопав по плечу, добавил: — Продолжай в том же духе!
Диана отправилась домой, совершенно уничтоженная.
Да никакая она не жестокая — по крайней мере в личной жизни. В душе ее жили те же желания, что и у любой другой женщины: иметь любимого мужа, заботиться о детях. Не так уж и много?
Нет, только не жестокая, твердила Диана про себя, устроившись на диване в гостиной. Ведь если бы она была жестокой, беспринципной особой, то тогда, семь лет назад, она не постеснялась бы всеми правдами и неправдами завладеть Лео Фрэнклендом.
Все верно, женатые профессора не имеют права сеять хаос в нежных душах своих студентов. Вряд ли можно назвать этичной попытку затащить в постель особу, по возрасту годящуюся ему в дочери, это скажет вам кто угодно. Однако Диана и не подумала сопротивляться, а после проявила полную беспомощность, глядя, как мужик ускользнул у нее между пальцев. И по сей день она вспоминала о Лео с любовью и тоской. Он навсегда остался «тем, кто нас покидает», героем ее грез.
И конечно, с годами ее преклонение стало намного сильнее того, что испытывали к нему остальные студентки факультета. И физически, и интеллектуально он высился над толпой — арбитр, всегда готовый дать совет, мыслитель, на которого всегда можно сослаться, безоговорочный авторитет в делах больших и малых. И это стало проклятием для Дианы — она по-прежнему продолжала мерить по его образу и подобию остальных мужчин.
Теперь ей казалось, что надо было тогда же родить от него ребенка — пусть даже вне брака, пусть даже против воли самого Лео. Она не осталась бы одна, и к черту приличия. Но ей не хватило — чего? Отваги? Силы духа? Или она испугалась того, что скажут родители? А ведь не растеряйся она — у нее была бы теперь маленькая частичка Лео, существо, о котором она бы заботилась и которое было бы утешением в несчастной любви.
Вот хоть и сегодня. Ей не пришлось бы возвращаться вечером в необитаемую квартиру со стерильно вылизанной обстановкой. Этому ребенку (почему-то ей казалось, что родился бы обязательно мальчик) было бы сейчас уже семь лет, он был бы забавным любопытным малышом. И встречал бы ее у дверей, и сиял от счастья, и в квартире царил бы дивный беспорядок, а вместо удушающей тишины — веселый смех. Гладкие стены застыли в своей неподвижности. В такие вечера, как этот, Диана готова была взвыть от одиночества, но она не позволяла себе этого — Саммерфильды никогда не были плаксами.