Может, все это ложь или, хуже того, самообман?
Я много думал о жизни, о сосуществовании с другими, о том, что самоусовершенствование и благо одного не должны противоречить улучшению общества в целом. До недавнего времени это было стержнем моего существования, именно потребность жить в согласии с другими заставила меня уйти из Мензоберранзана. Но из-за постигших меня горестей я наконец начал понимать — а может, просто вынудил себя признать это, — что моя непоколебимая вера на деле была чем-то очень личным. Разве не смешно, что я отстаивал общинность с таким жаром лишь потому, что мне необходимо было чувствовать себя принадлежащим чему-либо большему, чем я сам?
Я весьма старательно убеждал себя в правоте своей веры и при этом мало чем отличался от тех, что толпой внимают священнику на амвоне. Я нуждался во внутреннем покое и руководстве, только в отличие от верующих находил догматы не вовне, а внутри себя.
Я все делал правильно, в соответствии со своими принципами. Но сейчас я не могу избавиться от усиливающегося подозрения, порожденного страхом, что я изначально ошибался.
Есть ли смысл в моей вере, если Эллифейн все равно мертва, прожив недолгие годы своей юной жизни в постоянной муке? Есть ли смысл в том, что я и мои друзья всю жизнь следовали велениям сердца, полагаясь на верные клинки, когда все закончилось тем, что мне пришлось смотреть, как они погибают под грудой камней рухнувшей башни?
Если я был прав, то где же тогда справедливость, где воздаяние доброго божества?
Видно, я стал чересчур спесив, раз задаюсь такими вопросами. Это козни моей собственной души, которая осталась нагой, без защиты и помощи. И я не могу не терзаться вопросом: так ли уж сильно я отличаюсь от своих соплеменников? Может, я стремился к тому же, что и жрицы в моем родном городе, — возвыситься, но только иначе, утверждая общинность и служение высшим целям? Может, я, как и они, просто хотел оставить след в веках и выделиться среди равных мне?
Иллюзии, сопровождавшие меня в жизни, рухнули в то самое мгновение, когда обрушилась башня Витегроо.
Я обучен быть воином. Если бы не мастерство в обращении с мечами, я, вероятно, был бы не так заметен в этом мире и не пользовался бы таким уважением. А теперь у меня не осталось ничего, кроме этого мастерства и боевой выучки; поэтому новую часть сложной и странной постройки, которая зовется — жизнь Дзирта До'Урдена, придется строить на этой основе. Я обрушу весь свой гнев и ярость на этих подлых тварей, разрушивших все, во что я верил и что любил. Я потерял слишком многих: Эллифейн, Бренора, Вульфгара, Реджиса, Кэтти-бри и в конечном счете самого Дзирта До'Урдена.
Мои мечи. Ледяная Смерть и Сверкающий Клинок, вновь станут моим вторым «я», и, как прежде, Гвенвивар останется моей единственной спутницей. Я верю ей и моим клинкам, более — ничему.
Глава 1
ГОРЕЧЬ И ЯРОСТЬ
Дзирту не хотелось думать, что это напоминает капище. Его жилищем стала теперь крохотная впадинка между скатами, и у задней стенки своего жилища он установил раздвоенную палку, на которую водрузил однорогий шлем Бренора Боевого Топора, потому что только сюда добирались солнечные лучи.
Дзирт не хотел ничего менять. Ему необходимо было видеть этот шлем, чтобы не забывать ни на миг не только о Бреноре и друзьях, но и о тех, кто совершил это злодейство.
Чтобы забраться в свое логово, ему приходилось с трудом проползать на животе между двумя валунами, прикрывавшими вход в пещерку. Но так было даже лучше. Он испытывал потребность именно в таком существовании, почти животном, лишенном простейших удобств. Оно стало для него чем-то вроде чистилища, а кроме того, не давало забыть, кем он должен оставаться, если хотел выжить. Он больше не был тем Дзиртом До'Урденом из Долины Ледяного Ветра, что дружил с Бренором, Кэтти-бри, Вульфгаром и Реджисом. Не был он и тем Дзиртом, которого обучал и посвятил в тайны природы и Миликки Монтолио де Бруши. Он вновь превратился в одинокого дроу, который однажды наугад пошел прочь из Мензоберранзана. Он опять стал изгнанником, отверженным, тем юным темным эльфом, который понял, как лжив и беспощаден мир, погубивший его отца.
Тогда, чтобы выйти из темных туннелей Подземья, он превратился в Охотника, доверявшего исключительно своим инстинктам и чутью; теперь он стал им вновь, чтобы отомстить оркам за гибель дорогих ему людей.
Он сосредоточился на одной-единственной мысли — остаться живым и закрыл в себя доступ всему остальному, в том числе и душевной смуте, преследовавшей его после смерти Эллифейн.
Однажды Днем, когда солнечный луч коснулся видавшего виды шлема, Дзирт опустился на колени перед своей святыней. — Второй рог был обломан в незапамятные времена, когда Бренор с Дзиртом еще не были даже знакомы, но Бренор не стал заменять его, потому что, как он сам говорил, это должно напоминать ему, что не надо задирать слишком высоко голову.
Тонкие темные пальцы скользнули по металлической поверхности, ощупали неровный край. Кожаная лента на внутренней части шлема до сих пор хранила запах Бренора, и Казалось, будто это сам дворф сидит в потемках рядом с другом. Будто они только что вернулись домой после суровой битвы — мокрые от пота, задыхающиеся, но веселые.
Дзирт прикрыл глаза и вновь вызвал в памяти ту страшную картину. Он видел белую башню Витегроо, стены которой лизало пламя, и дворфа, бежавшего на самый верх, выкрикивая приказы. Он видел, как башня покосилась и рухнула и как дворфа завалило обломками…
Дроу крепко зажмурился, стараясь не заплакать. Нужно победить слезы и боль, загнать их глубоко внутрь. В душе воина нет места слабостям. Дзирт снова открыл глаза и посмотрел на шлем. Гнев придавал ему силы. Потом проследил взглядом за солнечным лучиком, который слабо освещал на земле его небрежно брошенные сапоги. В них он тоже больше не нуждался, они тоже слабость.
Дзирт лег на землю и ужом выполз из своей норы. Солнце уже склонялось к горизонту, близился вечер. Дроу сразу же вскочил на ноги и принюхался. Затем, стоя босиком на прохладной земле, он внимательно осмотрелся вокруг, подмечая малейшие движения и игру теней, после чего сорвался с места и помчался выше в горы.
Как раз в ту минуту, когда солнце скрылось за кромкой земли, он остановился у скалистой плоскости и стал обозревать окрестности. Смеркалось. Вскоре Дроу разглядел вдали мерцающий огонек костра.
Рука его невольно потянулась к мешочку с ониксовой статуэткой. Однако он почти сразу отказался от мысли вызвать Гвенвивар. В другой раз.
Сумерки сгущались, но зрение Дзирта только обострялось. Неслышно, как тень, и легко, как перышко, несомое ветром, он побежал вперед. Тропинок он не придерживался, поскольку завалы и расщелины не были препятствием для ловкого и проворного дроу. Он петлял между деревьями совершенно бесшумно, даже чуткие олени не подозревали о его приближении, пока ветер не доносил до них его запах.
В одном месте путь ему преградила горная речка, но он преодолел ее, перепрыгивая по мокрым камням так уверенно, словно бежал по ровной земле.
Свет костра он перестал видеть почти сразу, как только спустился пониже, но дроу совершенно четко представлял себе направление, а ярость и гнев вели его в сумерках к цели, не давая ни на йоту отклониться от правильного пути.
Он снова увидел проблеск, когда огонь был уже совсем близко. От костра его отделяла небольшая долинка и несколько деревьев за ней. Дзирт даже разглядел темные силуэты, суетившиеся у огня. Судя по высокому росту, широким плечам и манере сутулиться, это были орки. Двое из них ссорились — что было неудивительно, — и Дзирт понял: они не могут договориться, кому нести вахту. Ни один не хотел, чтобы дежурство досталось ему, причем оба воспринимали вахту лишь как досадную и совершенно ненужную условность.
Спрятавшись рядом за кустом, дроу зловеще ухмыльнулся. Будут они бдительны или нет, все равно не увидят его, так что вахта им ни к чему.