Думать Машка не могла, едва ощущала, что с ней делают, сквозь толстую ватную оболочку забытья. Она радовалась, что исступление, боль, шум, унижение позади, что ее вымыли, — чистая, свежая, мягкая радость разлилась по телу.
В очередной раз она очнулась, когда колдун опускал ее в озерную воду, на песок у берега, чтобы вода не заливала лицо. Мягкому и горячему телу стало холодно, но Машка с готовностью приняла и холод, просто ждала, когда привыкнет, и когда покой снова устоится и заполнит ее. Рядом то ли в обмороке, то ли во сне распласталась, как лягушка, нагая Оксана, мелкая рябь волн шевелила ей голову и худенькие обмякшие грудки. Машка перевела глаза на свои черные, сморщившиеся от озноба соски; ее груди вдруг напряглись, а снизу стал подниматься горячий вал крови; она схватила склоненного колдуна за руку, потянула на себя, целовала в заросшую седым кучерявым волосом грудь; он попытался вырваться, но не устоял и повалился на нее, сам погрузился в воду; и, оплетая его ногами и руками, она уже не дала ему вырваться...
И снова легла на лес ночная темень; девушки ушли обратно, в ночь, к болотам, к седым лишайникам на омертвелых ветках и к пушистым мхам и вереску на пустошах. Между собой не говорили, не делились пережитым и обретенным. Шли они легко, как будто их выскоблили, вычистили, и они стали пустыми, заново обретшими себя, без чувств в душе и мыслей в голове. Было лишь в каждой девке созревшее, выстраданное, закаленное болью, страхом, жаром и водой желание оставаться такой же мягкой, легкой, чистой. И в будущем только радоваться, согревать кого-то, кого еще не знала. Но девки уверовали, что их суженые вскоре объявятся. А Машка знала про нареченного наверняка еще и потому, что ребеночком успела обзавестись. В ней уже бродило, пухло, вскипало семя колдуна, оплодотворившее Машку, и теперь земля, лес, вода должны были, обязаны были обеспечить ребеночка любящим и трезвым, работящим отцом.
Колдун их не проводил. Сидел на берегу у затухающего костра и равнодушно смотрел, как они двумя белыми привидениями скользнули в лес к противоположному берегу. Он наказал им идти босыми, в новых рубашках, а по приходу назад, в квартиры, — собрать и безжалостно пожечь все накопленные запасы надеванной одежды, все, вплоть до шуб и шапок. И сказал еще им: ежели намеренно или случайно еще раз объявятся на берегу Собачьего озера, ждет их тут погибель. Потом помазал им губы своей слюной. Слюна была горькая, как хинин, и жглась не хуже кислоты. Бранно крикнул, чтобы убирались поживей. Они шли, босые и тихие, и даже не знали, что колдун напрочь забыл о них, глядел на озеро, на берега, на темнеющее облачное небо и то ли думал, то ли спал, уставившись вдаль пустыми, тоскливыми глазами.
Осень привычно мочила и знобила жителей города Петербурга, осень укутывала их в теплые куртки и штаны с подкладом, в длинные юбки и непромокаемую обувь. Осенние злые ветры рвали и разбрасывали мокрые гниющие листья, мурыжили на газонах отмирающую траву, сыпали и сыпали с неба на дома, на асфальт, на машины щедрыми горстями холодную зеленоватую воду. Переполнилась и пенисто волновалась Нева. Люди ходили слегка оглушенные, вялые, как рыбы после варварских взрывов динамита: еще пару дней назад эти люди смотрели по телевизору одну и ту же картинку с высоченным кубом серого многоэтажного дома, в окнах машут красными флагами и потрясают автоматами обитатели дома; а снизу к дому сползаются боровчатые жабы с хоботами — танки, хоботы вздрагивают от выстрелов, клубы черного дыма и желтого пламени закрывают дом, затем рассеиваются, летят вниз осколки бетона; и снова грохот, снова взрывы, и уже окна сочатся огнем и копотью пожара...
Но жизнь в притихшем северном городе шла дальше. Ремонтировались и по-новому приукрашивались особняки на протяжении всего Невского проспекта; размножились и сделали город пестрым, цветастым рекламные надписи, плакаты, витрины. На Большом проспекте Васильевского острова внезапно, за одно лето, доделали дорогу (а до того ее рыли и калечили лет пятнадцать). Пошли по проспекту троллейбусы, автобусы, легковые машины, и в сквере, что был разбит около 25-й линии, попортился от их газов воздух.