Егор чувствовал, что ему нельзя быть злым, делать зло; понял это сразу, изначально. Понял, что для него это путь в ничто, в нечто, что хуже смерти, ада, тоски. Он не руководствовался соображениями морали и этики — нутро в нем, печенки и селезенки противились злу в себе, злу снаружи. А так хотелось иногда посражаться, поучаствовать во всеобщей катавасии, людской рубке душ и тел.
В дни наибольшего смятения и отчаяния пришла та телеграмма. Он долго не мог в ней разобраться. Шел с почты, тупо держа бумажку перед глазами. И грянул в ушах гром: вот оно! Пора, его ждут в Ленинграде. О матери не волновался в тот момент, знал, что, увидев его, она уже не умрет. Сразу собрал все свои пожитки в рюкзак, уволился из дворников, сдал любимую метлу и поехал прочь из черного, утонувшего в воде и грязи Новгорода.
Мать не дождалась, не верила, умерла до его появления. Вместо нее он столкнулся с двумя другими значимыми для себя людьми: с братом Димкой, в котором текла та же кровь, а значит, Егору надо будет держать ответ за брата; вместе с попом, с этой дряхлой, зловещей спившейся вороной, тем самым другом истопника.
Поп гораздо активнее, чем мать Егора, искал его в милиции, в детприемниках, больницах и интернатах. Розыски привели попа в Новгород, и Егор видел его там, на приеме у начальства своего интерната. Но представителю культа там рады не были, наоборот, пытались как можно быстрее и подальше его выпихнуть. Поп пытался как-нибудь пробраться к детям, встретиться с Егором — тогда ретивые ребята из местного отделения КГБ сами отвезли старика обратно в Питер. Поп тоже снился Егору. Обещал в тех снах помочь и спасти, — а мальчик не верил этим снам. Не хотел ни видеть, ни слушать старика. Мечтал отрешиться от всего, что случилось с ним и с истопником, и с его родителями тогда, во дворе на Васильевском острове. Но они в первый же день приезда встретились на похоронах. Егору пришлось смириться: значит, все продолжалось, существовала какая-то плата за возвращение, которую с него еще потребуют.
Второй муж матери, Гаврила Степанович, как-то быстро и безоглядно проникся добрыми чувствами к Егору, взялся помогать изо всех сил.
Настоял, чтобы Егор поселился в их квартире, сам его прописал. Разработал план Егоровой карьеры, по которому ему предстояло сдать за полгода экстерном экзамены за девятый-десятый классы в вечерней школе (диплом из ПТУ был наполнен однообразными «тройками», отец решил, что показывать где-либо такой документ не стоит). Затем был намечен путь в Корабельно-строительный институт. Гаврила Степанович был там своим человеком и планировал поступление без осечки. Ну а дальше, с высшим-то образованием, Егор должен был превратиться в правильного человека, толкового и ценимого специалиста, выбраться из этого отребья (подразумевалось — отребье дворников и грузчиков). Егор достаточно безучастно выслушивал эти прожекты, но отчим был добрым человеком — так почему бы и не учиться? Учебы не боялся, давалась легко, хотя почти все науки казались ему набором бессмысленных и отвлеченных гипотез: но он все запоминал, как пятилетний салажонок запоминает в угоду мамаше строчки бессмысленных для себя лирических и прочих стихотворений.
Прошел один год.
Егор стал студентом Корабелки. Сокурсники были гораздо моложе его, почти все поступали после выпускных экзаменов в средних школах, и поэтому (или по привычке так жить) друзьями он все еще не обзавелся. Учился на инженера большегрузных судов. Егор охотней бы учился строить парусники или небольшие суденышки с моторчиками, чтобы иметь возможность удрать на них при случае куда подальше — но в институте не было такой специализации. При желании, впрочем, и этому мог научиться. Первую сессию сдал без единой «тройки», почти все досрочно! Гордился не меньше первоклашек своими табельными успехами.
Димка, младший брат, сам учился на «четверки», с редкими «тройками» по русскому языку, и совершенно не понимал энтузиазма и гордости студента-переростка. Кое-чего не понимал и отчим, особенно отказ Егора вступать в ряды комсомола. В институте над этим же фактом скорбел их курсовой комсорг.
— А ежели я в Бога верю, во всякие небесные и земные силы, то какой из меня комсомолец? — спросил придирчиво Егор у комсорга.
Но комсорг видел таких «умных» и раньше.
— И на здоровье, — хладнокровно кивнул Егору. — Чудак человек, нынче все верят, потому как модно. И никого не колышут твои верования, не при Сталине живем. Одно дело, твои внутренние воззрения, а совсем другое — твоя общественная нагрузка. Я сам как никогда близок к Кришне, блюда из риса люблю, благовония люблю. И песни индийские люблю. И тем не менее, как видишь, продолжаю служить обществу. А за тебя, за неохваченную работой единицу, мне в райкоме по шапке бац!